Название: Восемнадцатая колыбельная
Автор: ОК Цветок Камалейника 2015
Бета: ОК Цветок Камалейника 2015
Форма: проза
Размер: мини, 2159 слов
Персонажи: Брент, ОП (жрецы Лозы) в количестве
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: смерть персонажей (каноничная), своего рода ретейлинг пролога книги
Краткое содержание: "А на счету Архайна числилось уже семнадцать таких домов" (О.Громыко, "Цветок камалейника").
Размещение: после деанона, с разрешения автора
Солнце тихо тонет за горизонтом, закатные лучи обливают напоследок теплом дом, ставший прибежищем для «тваребожцев». О, они знают, слышат, как их называют, втихомолку посмеиваясь над прозвищем и над официальной версией противостояния чуждого и Госпожи, но с каждым днём в этом смехе всё явственней проступают слёзы. Не смогли. Не могут. Не смогут. Не смогут? Семнадцать раз за два десятка лет. Семнадцать.
Майра сидит на полу, почти под зыбкой, плетёт немудреное кружево из льняных ниток, простенькое, скромное, улыбается, едва шевеля губами.
— Надо было уйти подальше да залечь поглубже, — Альхэ смотрит в окно, щурится на краешек солнца, ещё виднеющийся над кромкой дикоцветного леса. Майра робко улыбается ей в спину, старательно отгоняя мысли, что прощальные отсветы слишком уж похожи на кровь. По плечам пробегает озноб: вьётся, вьётся в воздухе что-то зловещее, мрачное, предвещающее, что-то, чему нет ни объяснения, ни прощения. Она — воин, «шип», жрица. И пусть с виду она всего лишь сельская девчонка, неумело, но старательно плетущая кружева — она может противопоставить врагу не только вязальный крючок. Майра легонько пробегается пальцами по лежащей рядом фьете и возвращается к своим ниткам. Ещё немножко — и завтра можно будет начать обшивать кружевами одеяльце для малышки. Да, она — Госпожа, но ей всего восемь дней, и она малышка, ребёнок, самое ценное в этом мире дитя.
— Завтра, — негромко сообщает Брент, и теперь Майра косится уже на него: чужой, другой, едва не ставший прислужником Тёмного… Зачем он пришёл в Лозу? Как он решился? Как понял то, чего ему никто и никогда не рассказывал? И как доверять ему? Майра не видела его в бою, но слышала рассказы. О мастерстве, умении, понимании силы, безжалостности… и стынущей на дне глаз тоске. У врагов не бывает таких глаз, но прийти из Храма? В Лозу? Променять покорность других, лживое богатство, сиюминутную власть — на презрение и жизнь отщепенца, изгоя, нищего? Немыслимо! Но руку Брента обвивает такая же лоза, что и у неё, Альхэ, Риава, брата Таара… Госпожа верит. Значит, и Майра верить будет.
— Завтра мы уйдём дальше от города, как только убедимся, что там безопасно.
— А… всё будет в порядке? — подаёт голос сидящий в углу Найст. Самый юный, ещё «побег», ещё неизвестно, «шипом» или «цветком» вырастет, но уже ясно, что не «корнем». Боится. А кто не боится? Альхэ, разве что, её ничто не пугает, да Брент — этот знает, чего можно от йеров ожидать. Сам знает — и им рассказывал. И Майра снова улыбается, тихо, едва заметно — и испуганному мальчишке, младшему братику, и пугающему, но своему, лозой отмеченному, «шипу».
— Конечно, будет, — отвечает вместо Брента брат Таар. Брент чуть кривит губы — он, привыкший, приученный не жалеть, сказал бы правду. Семнадцать раз за двадцать лет, враг силён, а они едва-едва основы затвердили, и… Но Найсту не нужна правда, ему нужна надежда, им всем нужна надежда. И Брент оставляет правду при себе. Майра благодарна ему за это, и внезапно думает, что тесьма из синих или зелёных, под цвет глаз, ниток, хорошо легла бы по краю рукавов его рубашки… И тут же смущённо отводит взгляд. Госпожа, каких только глупостей в голову не приходит, когда нечем заняться и можно только ждать! И потом, это-то кружево нужно закончить. А потом уже приниматься за синее… Или зелёное, смотря каких ниток удастся купить.
— Ждём утра, — Брент окидывает долгим взглядом зыбку со спящим в ней ребёнком и застывает в углу, сливаясь с подступающими сумерками. Альхэ смотрит в окно, брат Таар, перебравшись в угол к Найсту, что-то еле слышно не то объясняет ему, не то просто рассказывает. Майра плетёт кружево.
Солнце тихо тонет за горизонтом, отдавая ночи на откуп старый, но ещё крепкий дом, таящий в себе бесценное сокровище и тех, кто поклялся хранить его до последнего вздоха и дольше.
Майра бережно расправляет ажурную ленту, привычно промеряет длину по фьете — она и полотно для одеяльца так брала — три клинка на четыре, сложить вдвое. Так привычней. Вот кисею на полог уже просто на руках отмеряла, на весу, на полный размах. Шелками бы расшить — да до шелков ли, когда постоянно в бегах? Да и бусин не хватило бы… А много сплела — почти десять клинков, с ладошку осталось. Майра ласково смотрит на спящее дитя и снова берётся за крючок, пока ещё остались крохи света, тратить силу сейчас — неразумно. Хотя она уже и на ощупь сможет.
Нить споро, словно сама собой, сплетается в узор, Майра улыбается, считая петли, уже мечтая о синих нитках… или зелёных… когда за окном негромко и тревожно вскрикивает камышовка, и из клубящихся в дальнем углу теней выпадает Риав:
— Идут. Четыре семерика и этот с ними, — взмахивает рукой, задерживает взгляд на зыбке, качает головой, — тот же. Нашли нас.
— Архайн, — спокойно роняет Брент. По спине тянет холодом, едва не падает из пальцев крючок. Семнадцать раз. Один и тот же семнадцать раз… Как будто это её, Майру, а не её предшественниц, он убивал год за годом.
Найст судорожно вздыхает и затихает, что-то бормоча. Майра стискивает дрожащими пальцами крючок, упрямо выводя петлю за петлёй. Совсем чуть-чуть осталось, а завтра, как только обустроятся на новом месте — начнёт Майра одеяльце стёганное кружевом обшивать. И нитки ещё, зелёные, как трава, найти надо. Или синие?
— По велению Иггра Двуединого, откройте! — от стука в дверь, кажется, содрогается весь дом. Кажется. Дом крепкий, он — выстоит.
— Давай-ка, мальчик, ты сможешь, — спокойно, словно не трясутся вцепившиеся в посох руки, говорит Найсту брат Таар. — Зажигай.
Свечи. Брат Таар говорит о свечах, которые они долго, почти полдня, устанавливали в пустом и пыльном зале внизу, веером от входа к дальней стене, выстраивая причудливый, как травы дикоцветья, узор. И было это позавчера, и надеялись, разгибая натруженные спины, осторожно обходя вычерченный тонкими восковыми столбиками узор, что не пригодится, что придётся потом аккуратно собирать в берестяной короб и тащить в новое убежище… Пригодилось.
Найст встаёт, едва различимый в сгущающемся мраке, закрывает глаза, вскидывает руки, разворачивая ладони, растопыривая пальцы, одну перед собой, вторую — за спину, едва не касаясь стены, сглатывает судорожно. И течёт, разливается в воздухе сила, дарованная Госпожой, призванная защитить, уберечь её, стягивается почти видимыми, почти осязаемыми нитями к рукам юного «побега», окутывает подрагивающие пальцы, скапливается в раскрытых чашками ладонях. И падает под ноги, разбиваясь, расплёскиваясь об пол, просачиваясь сквозь доски, напитывая свечи.
— Сталь и огонь, — выдыхает Найст и оседает на пол. Много, много своих сил тратят «побеги» на выплетание чар, не умея ещё как следует распорядиться другими ресурсами. А уж вложить в предмет две сущности, подменяя ими третью, собственную — это вымотало бы и Майру. Но у Майры другая задача и другие заботы. Как и у Альхэ, Брента, Риава… У всех них.
И снова ждать. Брат Таар хлопочет над учеником, Альхэ вращает в воздухе ладонью, наматывая на неё нити силы, Риав перебирает пальцами, словно ласкает струны — там, внизу, в сбитом такте его движений пляшут вокруг свечей тени. Майра плетёт кружево. Петелька, ещё, ещё… и не думать, не думать о братьях, прячущихся в тенях дома, не думать, чтобы не накликать.
Трещит разрываемый воздух, падает расколотая дверь, грохот едва не оглушает, пробуждая дитя. Альхэ мягколапой кошкой скользит к зыбке, склоняется над Госпожой, что-то шепчет с ласковой улыбкой — Альхэ? Дикая, неукротимая воительница? Но Майре некогда удивляться, Майра поднимается по другую сторону убогой колыбели, не выпуская из рук ни крючка, ни клубка, ни уже сплетённых кружев. И Альхэ вдруг тихо спрашивает:
— А мне свяжешь?
— Каких? — оторопело шепчет Майра. Альхэ — и кружева? А воительница, неожиданно смутившись, переводит взгляд в сторону:
— Не знаю, — так же шёпотом, — на мужскую рубашку каких-нибудь.
Майра невольно оборачивается и улыбается: Альхэ смотрит на играющего кружевом теней там, внизу, Риава, и столько в её взгляде невысказанного, светлого, непривычно для неё, стремительной и резкой, мягкого…
— Я научу, — обещает Майра. — Так лучше будет, если ты сама сплетёшь. Алые с золотой нитью, — смотрит в зыбку. — Уснула, надо же…
— Так вы о светлом, — негромко объясняет брат Таар, он «корень», он так давно «корень», что и не живут на свете столько. И даже сейчас он делится знаниями. — Для Госпожи лучшая колыбельная, когда над ней о светлом говорят.
Альхэ тихо фыркает и отступает назад, к лавке под окном, на которой лежит её фьета. Майра остаётся стоять, сплетая нити, торопясь закончить. Синие… или зелёные?.. Будут, будут и те, и другие, верится сейчас. А потом Риав резко взмахивает рукой — Майра не видит движения, но чувствует, все они, соединённые силой сейчас, чувствуют — и внизу кричат, открывая счёт.
А Брент смеётся, негромко, страшно, и сложенная лодочкой у рта ладонь жутким эхом разносит искажённый его смех по нижнему залу, в котором чудовищными цветами вспухают множащийся страх и мёртвая, чуждая этому миру злоба. Сможем? Сможем? Майра кусает губы сквозь прилепившуюся к лицу улыбку и изо всех сил старается унять руки, чтобы не спешили, не тянули и не дёргали нитки, не кривили кружево. Там, внизу, страшное, и здесь — здесь тоже страшно, страшный, а она ещё нитки подбирала, глупая! Но он отмечен. Вот пусть и служит Госпоже. И Майра будет ей служить. И кружева плести только для неё.
Темнота вздрагивает под чужими шагами, разлетаясь в клочья и тут же срастаясь вновь — уже другим узором. И всё ближе страх и злоба, всё сильнее. Сможем? Петелька, ещё одна. Чужая — своя — смерть опаляет кожу изнутри, разрывая объединяющую их сеть. Марн. Светлой дороги тебе, брат. Майра гибко склоняется к фьете, наново промеряя кружево, и пальцы почти не дрожат. И кружево выходит ровнёшенькое — любо-дорого посмотреть. Красивое будет одеяльце у Госпожи. Три ряда ещё — и готово. Сможем. Должны. Зелёные? Синие? Нет, решила же!
Риав и Брент переглядываются и одновременно шагают назад, сливаясь со стеной, уходя сквозь неё из комнаты и вниз. Майра закусывает губу. Петелька, две, три… Со звоном разлетаются внизу стёкла, взрыкнув, ворчит, угасая, пламя, кричат люди. Опять разбудят! Майра вновь склоняется над колыбелью — нет, спит. Но хмурится во сне, морщит личико, что-то хнычет, недовольная…
— Почему алые? — шепчет от окна Альхэ, а Майра не сразу понимает даже, о чём говорит подруга. А потом не знает, как объяснить.
— Твой цвет, — подбирает она слова. — И его тоже. Яркий, непокорный, живой… Весёлый и опасный.
— Так, дитя, так, — одобрительно вклинивается брат Таар. — Знаешь красоту, чувствуешь…
Альхэ улыбается:
— Научишь? Только у меня крючка нет.
— У меня есть ещё, — кивает Майра. — Конечно, научу. Лучше меня сделаешь, — потому что не только руками, сердцем сплетёшь, хочет она добавить, но темнота вздрагивает снова, распадаясь, раня, прорастая чужой злой радостью, а с лица Альхэ сползает улыбка, как свежий ягодный сок в потоке воды.
— Там, за порогом, учить будешь, — выговаривает подруга, а Майре выть хочется при виде слепо шарящих по лавке пальцев. При мысли, что Брент там, внизу, остался один. Против скольки? И трое «стеблей», прячущихся наверху, ему не помогут. Не смогут.
Чужие шаги частят по ступенькам, замирают, откатываются назад. Майра торопливо сматывает в объёмистый клубок законченное кружево, не глядя, прячет внезапно плеснувший травяной зеленью моток в угол зыбки, бережно гладит по мягкой щёчке хнычущее дитя. Сможем?
Стук в дверь, негромкий, издевательски робкий, гремит набатом, громче грянувшего — втуне! — о стену бревна. И первого ворвавшегося в комнату обережника Майра встречает вязальным крючком в глаз. Отстранённо удивляется, что попала, подхватывает с пола фьету, собирает в свободную руку плещущуюся вокруг силу. Утешать, успокаивать, убаюкивать расплакавшееся таки дитя нет времени. Это бы дитя сберечь.
Рядом встаёт Альхэ, словно зеркалом повторяя каждый взмах, каждый жест, каждое падающее с губ слово — а брат Таар уже не встанет никогда, старика не пожалели, что же за люди… Люди ли? Майра стряхивает с волнистого лезвия алую кровь — люди. Все, кроме йера, прячущегося за стеной, расплачивающегося чужими жизнями. Двадцать лет. Семнадцать раз. Восем… нет, лучше думать, синий или зелёный!
«Стебли» один за другим падают, подрезанные, иссечённые чужими фьетами, чужой злобой, чужой верой в лживого, ложного, злого бога. Майра шевелит рукой, словно всё ещё держит в пальцах крючок, словно вновь плетёт кружева. Сине-зелёные! Пусть двуцветной будет тесьма!
Было бы кому её плести… Удар, замах, петля, вторая, третья — не убить, так задержать, уронить, ранить. Петля, ещё, взмах фьеты, алый росчерк капель в воздухе.
Было бы кому той тесьмой рубашку украшать. Альхэ в последнем замахе достаёт всё-таки ещё одного обережника и уходит за порог, ждать её, Майру, с крючком и нитками. Скоро, совсем скоро. И силы на исходе, и сила заканчивается, вычерпанная, выпитая из воздуха теми, кто снова, в восемнадцатый раз, не смог. Но разве это значит, что не нужно было попытаться? Майра налетает грудью на чью-то фьету, удивлённо смотрит на багряный от её собственной крови клинок и улыбается. Недолго Альхэ ждать, сплетёт она своё кружево. А вот сине-зелёной тесьмы Майре не сплести, и дай Госпожа, чтобы ещё долго так было.
Над Оритой неистовствует гроза, какой давно не бывало, какую мало кто помнит. Гремит, сверкает, окрашивая тяжёлые низкие тучи в золотой и малиновый, а заливающую город воду — в кроваво-красный, рвёт ветром листву с деревьев и ставни с окон. И слышится в грохоте грома, треске молний и рёве воды то детский плач, то звонкий девичий смех, то тихая ласковая песня…
Автор: ОК Цветок Камалейника 2015
Бета: ОК Цветок Камалейника 2015
Форма: проза
Размер: мини, 2159 слов
Персонажи: Брент, ОП (жрецы Лозы) в количестве
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: смерть персонажей (каноничная), своего рода ретейлинг пролога книги
Краткое содержание: "А на счету Архайна числилось уже семнадцать таких домов" (О.Громыко, "Цветок камалейника").
Размещение: после деанона, с разрешения автора
Солнце тихо тонет за горизонтом, закатные лучи обливают напоследок теплом дом, ставший прибежищем для «тваребожцев». О, они знают, слышат, как их называют, втихомолку посмеиваясь над прозвищем и над официальной версией противостояния чуждого и Госпожи, но с каждым днём в этом смехе всё явственней проступают слёзы. Не смогли. Не могут. Не смогут. Не смогут? Семнадцать раз за два десятка лет. Семнадцать.Майра сидит на полу, почти под зыбкой, плетёт немудреное кружево из льняных ниток, простенькое, скромное, улыбается, едва шевеля губами.
— Баю-баюшки-баю…
Колыбельную пою…
Колыбельную пою…
— Надо было уйти подальше да залечь поглубже, — Альхэ смотрит в окно, щурится на краешек солнца, ещё виднеющийся над кромкой дикоцветного леса. Майра робко улыбается ей в спину, старательно отгоняя мысли, что прощальные отсветы слишком уж похожи на кровь. По плечам пробегает озноб: вьётся, вьётся в воздухе что-то зловещее, мрачное, предвещающее, что-то, чему нет ни объяснения, ни прощения. Она — воин, «шип», жрица. И пусть с виду она всего лишь сельская девчонка, неумело, но старательно плетущая кружева — она может противопоставить врагу не только вязальный крючок. Майра легонько пробегается пальцами по лежащей рядом фьете и возвращается к своим ниткам. Ещё немножко — и завтра можно будет начать обшивать кружевами одеяльце для малышки. Да, она — Госпожа, но ей всего восемь дней, и она малышка, ребёнок, самое ценное в этом мире дитя.
— Завтра, — негромко сообщает Брент, и теперь Майра косится уже на него: чужой, другой, едва не ставший прислужником Тёмного… Зачем он пришёл в Лозу? Как он решился? Как понял то, чего ему никто и никогда не рассказывал? И как доверять ему? Майра не видела его в бою, но слышала рассказы. О мастерстве, умении, понимании силы, безжалостности… и стынущей на дне глаз тоске. У врагов не бывает таких глаз, но прийти из Храма? В Лозу? Променять покорность других, лживое богатство, сиюминутную власть — на презрение и жизнь отщепенца, изгоя, нищего? Немыслимо! Но руку Брента обвивает такая же лоза, что и у неё, Альхэ, Риава, брата Таара… Госпожа верит. Значит, и Майра верить будет.
— Завтра мы уйдём дальше от города, как только убедимся, что там безопасно.
— А… всё будет в порядке? — подаёт голос сидящий в углу Найст. Самый юный, ещё «побег», ещё неизвестно, «шипом» или «цветком» вырастет, но уже ясно, что не «корнем». Боится. А кто не боится? Альхэ, разве что, её ничто не пугает, да Брент — этот знает, чего можно от йеров ожидать. Сам знает — и им рассказывал. И Майра снова улыбается, тихо, едва заметно — и испуганному мальчишке, младшему братику, и пугающему, но своему, лозой отмеченному, «шипу».
— Конечно, будет, — отвечает вместо Брента брат Таар. Брент чуть кривит губы — он, привыкший, приученный не жалеть, сказал бы правду. Семнадцать раз за двадцать лет, враг силён, а они едва-едва основы затвердили, и… Но Найсту не нужна правда, ему нужна надежда, им всем нужна надежда. И Брент оставляет правду при себе. Майра благодарна ему за это, и внезапно думает, что тесьма из синих или зелёных, под цвет глаз, ниток, хорошо легла бы по краю рукавов его рубашки… И тут же смущённо отводит взгляд. Госпожа, каких только глупостей в голову не приходит, когда нечем заняться и можно только ждать! И потом, это-то кружево нужно закончить. А потом уже приниматься за синее… Или зелёное, смотря каких ниток удастся купить.
— Ждём утра, — Брент окидывает долгим взглядом зыбку со спящим в ней ребёнком и застывает в углу, сливаясь с подступающими сумерками. Альхэ смотрит в окно, брат Таар, перебравшись в угол к Найсту, что-то еле слышно не то объясняет ему, не то просто рассказывает. Майра плетёт кружево.
Чтоб спало моё дитя,
Чтоб дожило до утра.
Чтоб дожило до утра.
Солнце тихо тонет за горизонтом, отдавая ночи на откуп старый, но ещё крепкий дом, таящий в себе бесценное сокровище и тех, кто поклялся хранить его до последнего вздоха и дольше.
Майра бережно расправляет ажурную ленту, привычно промеряет длину по фьете — она и полотно для одеяльца так брала — три клинка на четыре, сложить вдвое. Так привычней. Вот кисею на полог уже просто на руках отмеряла, на весу, на полный размах. Шелками бы расшить — да до шелков ли, когда постоянно в бегах? Да и бусин не хватило бы… А много сплела — почти десять клинков, с ладошку осталось. Майра ласково смотрит на спящее дитя и снова берётся за крючок, пока ещё остались крохи света, тратить силу сейчас — неразумно. Хотя она уже и на ощупь сможет.
Нить споро, словно сама собой, сплетается в узор, Майра улыбается, считая петли, уже мечтая о синих нитках… или зелёных… когда за окном негромко и тревожно вскрикивает камышовка, и из клубящихся в дальнем углу теней выпадает Риав:
— Идут. Четыре семерика и этот с ними, — взмахивает рукой, задерживает взгляд на зыбке, качает головой, — тот же. Нашли нас.
— Архайн, — спокойно роняет Брент. По спине тянет холодом, едва не падает из пальцев крючок. Семнадцать раз. Один и тот же семнадцать раз… Как будто это её, Майру, а не её предшественниц, он убивал год за годом.
Светлый Иггр не придёт,
Светлый Тёмного пошлёт.
Снова нам встречать гостей,
Снова не собрать костей.
Светлый Тёмного пошлёт.
Снова нам встречать гостей,
Снова не собрать костей.
Найст судорожно вздыхает и затихает, что-то бормоча. Майра стискивает дрожащими пальцами крючок, упрямо выводя петлю за петлёй. Совсем чуть-чуть осталось, а завтра, как только обустроятся на новом месте — начнёт Майра одеяльце стёганное кружевом обшивать. И нитки ещё, зелёные, как трава, найти надо. Или синие?
— По велению Иггра Двуединого, откройте! — от стука в дверь, кажется, содрогается весь дом. Кажется. Дом крепкий, он — выстоит.
— Давай-ка, мальчик, ты сможешь, — спокойно, словно не трясутся вцепившиеся в посох руки, говорит Найсту брат Таар. — Зажигай.
Свечи. Брат Таар говорит о свечах, которые они долго, почти полдня, устанавливали в пустом и пыльном зале внизу, веером от входа к дальней стене, выстраивая причудливый, как травы дикоцветья, узор. И было это позавчера, и надеялись, разгибая натруженные спины, осторожно обходя вычерченный тонкими восковыми столбиками узор, что не пригодится, что придётся потом аккуратно собирать в берестяной короб и тащить в новое убежище… Пригодилось.
Найст встаёт, едва различимый в сгущающемся мраке, закрывает глаза, вскидывает руки, разворачивая ладони, растопыривая пальцы, одну перед собой, вторую — за спину, едва не касаясь стены, сглатывает судорожно. И течёт, разливается в воздухе сила, дарованная Госпожой, призванная защитить, уберечь её, стягивается почти видимыми, почти осязаемыми нитями к рукам юного «побега», окутывает подрагивающие пальцы, скапливается в раскрытых чашками ладонях. И падает под ноги, разбиваясь, расплёскиваясь об пол, просачиваясь сквозь доски, напитывая свечи.
— Сталь и огонь, — выдыхает Найст и оседает на пол. Много, много своих сил тратят «побеги» на выплетание чар, не умея ещё как следует распорядиться другими ресурсами. А уж вложить в предмет две сущности, подменяя ими третью, собственную — это вымотало бы и Майру. Но у Майры другая задача и другие заботы. Как и у Альхэ, Брента, Риава… У всех них.
И снова ждать. Брат Таар хлопочет над учеником, Альхэ вращает в воздухе ладонью, наматывая на неё нити силы, Риав перебирает пальцами, словно ласкает струны — там, внизу, в сбитом такте его движений пляшут вокруг свечей тени. Майра плетёт кружево. Петелька, ещё, ещё… и не думать, не думать о братьях, прячущихся в тенях дома, не думать, чтобы не накликать.
Трещит разрываемый воздух, падает расколотая дверь, грохот едва не оглушает, пробуждая дитя. Альхэ мягколапой кошкой скользит к зыбке, склоняется над Госпожой, что-то шепчет с ласковой улыбкой — Альхэ? Дикая, неукротимая воительница? Но Майре некогда удивляться, Майра поднимается по другую сторону убогой колыбели, не выпуская из рук ни крючка, ни клубка, ни уже сплетённых кружев. И Альхэ вдруг тихо спрашивает:
— А мне свяжешь?
— Каких? — оторопело шепчет Майра. Альхэ — и кружева? А воительница, неожиданно смутившись, переводит взгляд в сторону:
— Не знаю, — так же шёпотом, — на мужскую рубашку каких-нибудь.
Майра невольно оборачивается и улыбается: Альхэ смотрит на играющего кружевом теней там, внизу, Риава, и столько в её взгляде невысказанного, светлого, непривычно для неё, стремительной и резкой, мягкого…
— Я научу, — обещает Майра. — Так лучше будет, если ты сама сплетёшь. Алые с золотой нитью, — смотрит в зыбку. — Уснула, надо же…
— Так вы о светлом, — негромко объясняет брат Таар, он «корень», он так давно «корень», что и не живут на свете столько. И даже сейчас он делится знаниями. — Для Госпожи лучшая колыбельная, когда над ней о светлом говорят.
Альхэ тихо фыркает и отступает назад, к лавке под окном, на которой лежит её фьета. Майра остаётся стоять, сплетая нити, торопясь закончить. Синие… или зелёные?.. Будут, будут и те, и другие, верится сейчас. А потом Риав резко взмахивает рукой — Майра не видит движения, но чувствует, все они, соединённые силой сейчас, чувствуют — и внизу кричат, открывая счёт.
Нам гореть и нам сгорать,
Знай, не страшно умирать.
Умирать и воскресать.
Снова мне дитя качать.
Знай, не страшно умирать.
Умирать и воскресать.
Снова мне дитя качать.
А Брент смеётся, негромко, страшно, и сложенная лодочкой у рта ладонь жутким эхом разносит искажённый его смех по нижнему залу, в котором чудовищными цветами вспухают множащийся страх и мёртвая, чуждая этому миру злоба. Сможем? Сможем? Майра кусает губы сквозь прилепившуюся к лицу улыбку и изо всех сил старается унять руки, чтобы не спешили, не тянули и не дёргали нитки, не кривили кружево. Там, внизу, страшное, и здесь — здесь тоже страшно, страшный, а она ещё нитки подбирала, глупая! Но он отмечен. Вот пусть и служит Госпоже. И Майра будет ей служить. И кружева плести только для неё.
Темнота вздрагивает под чужими шагами, разлетаясь в клочья и тут же срастаясь вновь — уже другим узором. И всё ближе страх и злоба, всё сильнее. Сможем? Петелька, ещё одна. Чужая — своя — смерть опаляет кожу изнутри, разрывая объединяющую их сеть. Марн. Светлой дороги тебе, брат. Майра гибко склоняется к фьете, наново промеряя кружево, и пальцы почти не дрожат. И кружево выходит ровнёшенькое — любо-дорого посмотреть. Красивое будет одеяльце у Госпожи. Три ряда ещё — и готово. Сможем. Должны. Зелёные? Синие? Нет, решила же!
Риав и Брент переглядываются и одновременно шагают назад, сливаясь со стеной, уходя сквозь неё из комнаты и вниз. Майра закусывает губу. Петелька, две, три… Со звоном разлетаются внизу стёкла, взрыкнув, ворчит, угасая, пламя, кричат люди. Опять разбудят! Майра вновь склоняется над колыбелью — нет, спит. Но хмурится во сне, морщит личико, что-то хнычет, недовольная…
— Почему алые? — шепчет от окна Альхэ, а Майра не сразу понимает даже, о чём говорит подруга. А потом не знает, как объяснить.
— Твой цвет, — подбирает она слова. — И его тоже. Яркий, непокорный, живой… Весёлый и опасный.
— Так, дитя, так, — одобрительно вклинивается брат Таар. — Знаешь красоту, чувствуешь…
Альхэ улыбается:
— Научишь? Только у меня крючка нет.
— У меня есть ещё, — кивает Майра. — Конечно, научу. Лучше меня сделаешь, — потому что не только руками, сердцем сплетёшь, хочет она добавить, но темнота вздрагивает снова, распадаясь, раня, прорастая чужой злой радостью, а с лица Альхэ сползает улыбка, как свежий ягодный сок в потоке воды.
— Там, за порогом, учить будешь, — выговаривает подруга, а Майре выть хочется при виде слепо шарящих по лавке пальцев. При мысли, что Брент там, внизу, остался один. Против скольки? И трое «стеблей», прячущихся наверху, ему не помогут. Не смогут.
Баю-баю-баю-бай,
Спи, всю ночь не просыпаясь.
Солнце встанет, день настанет,
Только нас он не застанет.
Спи, всю ночь не просыпаясь.
Солнце встанет, день настанет,
Только нас он не застанет.
Чужие шаги частят по ступенькам, замирают, откатываются назад. Майра торопливо сматывает в объёмистый клубок законченное кружево, не глядя, прячет внезапно плеснувший травяной зеленью моток в угол зыбки, бережно гладит по мягкой щёчке хнычущее дитя. Сможем?
Стук в дверь, негромкий, издевательски робкий, гремит набатом, громче грянувшего — втуне! — о стену бревна. И первого ворвавшегося в комнату обережника Майра встречает вязальным крючком в глаз. Отстранённо удивляется, что попала, подхватывает с пола фьету, собирает в свободную руку плещущуюся вокруг силу. Утешать, успокаивать, убаюкивать расплакавшееся таки дитя нет времени. Это бы дитя сберечь.
Тьма клубится у ворот…
Тёмный Иггр не придёт —
Своего слугу пришлёт.
Обновить смертельный счёт.
Тёмный Иггр не придёт —
Своего слугу пришлёт.
Обновить смертельный счёт.
Рядом встаёт Альхэ, словно зеркалом повторяя каждый взмах, каждый жест, каждое падающее с губ слово — а брат Таар уже не встанет никогда, старика не пожалели, что же за люди… Люди ли? Майра стряхивает с волнистого лезвия алую кровь — люди. Все, кроме йера, прячущегося за стеной, расплачивающегося чужими жизнями. Двадцать лет. Семнадцать раз. Восем… нет, лучше думать, синий или зелёный!
Снова платой жизнь за жизнь,
Вновь упрямо рваться ввысь.
Вновь упрямо рваться ввысь.
«Стебли» один за другим падают, подрезанные, иссечённые чужими фьетами, чужой злобой, чужой верой в лживого, ложного, злого бога. Майра шевелит рукой, словно всё ещё держит в пальцах крючок, словно вновь плетёт кружева. Сине-зелёные! Пусть двуцветной будет тесьма!
Вновь и вновь нам воскресать.
Снова мне дитя качать.
Снова мне дитя качать.
Было бы кому её плести… Удар, замах, петля, вторая, третья — не убить, так задержать, уронить, ранить. Петля, ещё, взмах фьеты, алый росчерк капель в воздухе.
Было бы кому той тесьмой рубашку украшать. Альхэ в последнем замахе достаёт всё-таки ещё одного обережника и уходит за порог, ждать её, Майру, с крючком и нитками. Скоро, совсем скоро. И силы на исходе, и сила заканчивается, вычерпанная, выпитая из воздуха теми, кто снова, в восемнадцатый раз, не смог. Но разве это значит, что не нужно было попытаться? Майра налетает грудью на чью-то фьету, удивлённо смотрит на багряный от её собственной крови клинок и улыбается. Недолго Альхэ ждать, сплетёт она своё кружево. А вот сине-зелёной тесьмы Майре не сплести, и дай Госпожа, чтобы ещё долго так было.
Спи, малышка, баю-бай.
Снова мы пришли на край.
Мы готовы умирать.
Снова мы пришли на край.
Мы готовы умирать.
***
Над Оритой неистовствует гроза, какой давно не бывало, какую мало кто помнит. Гремит, сверкает, окрашивая тяжёлые низкие тучи в золотой и малиновый, а заливающую город воду — в кроваво-красный, рвёт ветром листву с деревьев и ставни с окон. И слышится в грохоте грома, треске молний и рёве воды то детский плач, то звонкий девичий смех, то тихая ласковая песня…
Спи, малышка, баю-бай…
Название: Сказки про сороку
Автор: ОК Цветок Камалейника 2015
Бета: ОК Цветок Камалейника 2015
Форма: проза
Размер: мини, 1 017 слов
Персонажи: сорока и все-все-все
Категория: джен
Жанр: сказка, юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: Сборник народных сказок Иггрова Царствия.
Примечание: сказки упоминаются в каноне, основаны на русских народных сказках
Размещение: после деанона, с разрешения автора
Жила-была женщина, такая бедная, что ни одной медной бусины на её браслете не задерживалось. Но в праздник Вознесения Невесты дали ей две горсти муки да ложку сметаны. Замесила женщина тесто, испекла кулич к празднику и поставила на окошко, остывать.
Проходил мимо тваребожец, дунул, плюнул. И ожил кулич. Полежал-подумал, да и убежал.
Долго ли, коротко ли — добрался кулич до городской окраины. А навстречу ему морун.
— О! — хрипит. — Я тебя съем!
— Не ешь меня, — отвечает кулич. — Я тебе дыру в ограде покажу.
Согласился морун, пробрался в город и многих покалечил, а кулич отправился дальше.
Долго ли, коротко ли — вот и поля селищанские, ирной осененные. Остец колосится, а из него крагга выползает.
— Кулич, я тебя съем!
— Не ешь меня, — отвечает кулич. — Лучше прячься, охотник идёт.
Испугалась крагга и спряталась, а кулич покатился дальше.
Добрался он до леса дикоцветного. Видит — на ветке сорока сидит.
— Какой красивый! — говорит. — Сразу видно — не простой кулич!
Понравилось куличу, что его хвалят. Разрумянился, остановился. А хитрая сорока подлетела поближе — раз! — и склевала кулич.
Жили-были старик со старухой. Поехал однажды старик на ярмарку за ягодами да пирогами мясными. Едет обратно, глядь — сорока лежит на дороге. Подумал старик, да и подобрал птицу. Едет и радуется:
— Ощиплю её, перья на базаре продам, целый браслет выручу!
А сорока-воровка только притворилась, что мёртвая. Пока до селища ехали, она все ягоды из корзины и склевала, а пироги на дорогу по одному выбросила. А потом и сама улетела.
Приехал старик домой, а в корзинах пусто да сороки нет. Догадался старик, что хитрая птица его обокрала, да поздно было уже, пришлось обратно возвращаться.
А сорока ягод наелась, пироги на пенёк сложила. Сидит, радуется. Пробегала мимо кошка.
— Здравствуй, сестрица!
— И ты здравствуй! — отвечает сорока.
— А мне дашь пирожка?
— Вот ещё! Сама раздобудь!
Рассказала сорока, как притворилась мёртвой да все пироги у старика потаскала. Кошка обрадовалась, побежала к дороге и легла, будто мёртвая. Шла баба с корзиной, увидела кошку, испугалась, да ка-а-ак наподдала ногой! Улетела полосатая в кусты, а баба пошла дальше по своим делам.
Разозлилась кошка, похромала обратно к сороке.
— Ну ничего, я её сейчас саму съем!
А сорока тем временем съела все пироги, да так объелась, что взлететь не смогла. Села она тогда на пенёк отдохнуть, а хвостом в смолу влезла. И так прилипла, что все перья на пеньке оставила.
Кошка хромает, сорока скачет.
— А ну иди сюда, съем тебя, обманщица!
Сорока разохалась:
— Да вот сама еле иду! Старик меня нашёл, хвост оторвал!
Пожалела кошка сороку.
— Тебе, — говорит, — ещё хуже. Садись, до гнезда довезу.
Сорока, не будь дурой, уселась к хромой кошке на спину и едет, довольная.
Едет да приговаривает:
— Битый небитого везёт!
Только тихонько, чтобы кошка не услыхала. Так до гнезда на кошке и доехала.
А хвост у неё новый вырос.
Жила-была сорока — хитрая, везучая, до блестящих штучек охочая.
Нашла как-то сорока гнутый гвоздь.
— Какая замечательная штука! — подумала она и унесла гвоздь в своё гнездо.
Любовалась на него денно и нощно, но вскоре надоел гвоздь сороке. Выбросить его было жалко, поэтому сорока положила гвоздь на пенёк, стала над ним да приговаривает:
— Ах, какой чудесный гвоздь! Ах, какая прекрасная вещица!
Проходил мимо заяц, посмотрел и говорит:
— Глупая ты птица! Какой прок с гнутого гвоздя?
Хитрая сорока и говорит:
— Не знаю, какой прок, а только мне за него белка дупло желудей предлагает. Вот и думаю — соглашаться али нет?
Разволновался заяц. А вдруг он чего-то не знает и гнутый гвоздь — такая полезная вещь, что белка самым дорогим жертвует?!
— Не отдавай белке, — говорит. — Я тебе за него грибов-ягод принесу, они-то повкуснее желудей будут.
— Хорошо, — отвечает сорока, — неси.
Побежал заяц грибы-ягоды собирать, а в кустах медвед сидел. Зарычал на зайца, осерчал:
— Кто мои ягоды рвёт?! Кто грибы собирает?!
— Не губи, медвед-батюшка! — вскричал заяц. — Нужда заставила! Позарез надо у сороки на гвоздь выменять!
Подивился медвед — что за гвоздь такой? Отпустил зайца, пошёл к сороке. А та любуется гвоздём да приговаривает:
— Ах, какая чудесная вещь! Никому не отдам, себе оставлю!
И впрямь, видать, вещь ценная.
— Говори свою цену! — говорит медвед.
— Принеси-ка мне браслет, полный медных, блестящих бусин, — отвечает хитрая сорока.
Расстроился медвед, закручинился. Откуда бусины взять? Пошел на поклон к мужику, что капканы на него в лесу ставил.
— Дай мне, — говорит, — браслет медных бусин. А я зимой к тебе сам домой приду.
Подивился мужик, начал расспрашивать. Подумал, что гвоздь, видно, волшебный, раз все звери так за ним охотятся. Пошёл он сам в лес к сороке.
— Бери, — говорит, — моего единственного ящерка, только гвоздь отдай!
Смилостивилась сорока, отдала гвоздь мужику.
Полетела сорока в соседнее селище, отдала ящерка бедной вдове в обмен на зерно. И только её в этом лесу и видели!
Жил-был в одном селище мужик. Не глупый и не умный, не красивый и не страшный, не богатый и не бедный. Никакой. И повадилась к нему сорока из ближнего леса прилетать. Да не просто так, а убытки чинить. То целый браслет медных бусин утащит, то малину с куста склюёт. А то усядется, наглая, на крышу, да и трещит весь день без умолку.
Долго ли, коротко всё это длилось, а только надоело мужику, что всё селище над ним смеётся-потешается, осерчал мужик на сороку. Решил поймать вредную птицу да пришибить, а перья переливчатые на базаре продать. Забыл, видно, старые сказки о том, что сороку ни кошке, ни собаке не ухватить.
Долго думал мужик и придумал. Рассыпал во дворе зерно вперемешку с ягодами, а рядом смолы налил. Решил: прилетит сорока, присядет на землю полакомиться, да и влипнет. Тут-то он её ведром да и накроет!
Сказано — сделано.
Но сорока была умная и хитрая. Она сразу догадалась, что неспроста угощение ей мужик выставил. Склевала она все ягоды, все зерно, а к смоле так и не притронулась. Склевала, да и полетела над селищем.
Летит и приговаривает:
— Глупый, глупый мужик!
Мужик рассердился, побежал следом за сорокой, руками машет, поймать пытается. Сорока дразнится, летит низко-низко. А селищане над мужиком смеются — где уж ему поймать вертлявую птицу!
Остановился мужик отдышаться, а сорока ему на шапку и уселась. Мужик — глядь! — а в небе сороки не видать. Стал он тогда ходить по дворам, у всех спрашивать, не видел ли кто сороки. А все смеются и открещиваются — не видали, мол.
Говорят, так и ходит мужик до сих пор по Царствию, хитрую сороку ищет. А та у него на шапке уже и гнездо свить успела.
Автор: ОК Цветок Камалейника 2015
Бета: ОК Цветок Камалейника 2015
Форма: проза
Размер: мини, 1 017 слов
Персонажи: сорока и все-все-все
Категория: джен
Жанр: сказка, юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: Сборник народных сказок Иггрова Царствия.
Примечание: сказки упоминаются в каноне, основаны на русских народных сказках
Размещение: после деанона, с разрешения автора
БРОДЯЧИЙ КУЛИЧ
Жила-была женщина, такая бедная, что ни одной медной бусины на её браслете не задерживалось. Но в праздник Вознесения Невесты дали ей две горсти муки да ложку сметаны. Замесила женщина тесто, испекла кулич к празднику и поставила на окошко, остывать.
Проходил мимо тваребожец, дунул, плюнул. И ожил кулич. Полежал-подумал, да и убежал.
Долго ли, коротко ли — добрался кулич до городской окраины. А навстречу ему морун.
— О! — хрипит. — Я тебя съем!
— Не ешь меня, — отвечает кулич. — Я тебе дыру в ограде покажу.
Согласился морун, пробрался в город и многих покалечил, а кулич отправился дальше.
Долго ли, коротко ли — вот и поля селищанские, ирной осененные. Остец колосится, а из него крагга выползает.
— Кулич, я тебя съем!
— Не ешь меня, — отвечает кулич. — Лучше прячься, охотник идёт.
Испугалась крагга и спряталась, а кулич покатился дальше.
Добрался он до леса дикоцветного. Видит — на ветке сорока сидит.
— Какой красивый! — говорит. — Сразу видно — не простой кулич!
Понравилось куличу, что его хвалят. Разрумянился, остановился. А хитрая сорока подлетела поближе — раз! — и склевала кулич.
СОРОКА-ВОРОВКА И ХРОМАЯ КОШКА
Жили-были старик со старухой. Поехал однажды старик на ярмарку за ягодами да пирогами мясными. Едет обратно, глядь — сорока лежит на дороге. Подумал старик, да и подобрал птицу. Едет и радуется:
— Ощиплю её, перья на базаре продам, целый браслет выручу!
А сорока-воровка только притворилась, что мёртвая. Пока до селища ехали, она все ягоды из корзины и склевала, а пироги на дорогу по одному выбросила. А потом и сама улетела.
Приехал старик домой, а в корзинах пусто да сороки нет. Догадался старик, что хитрая птица его обокрала, да поздно было уже, пришлось обратно возвращаться.
А сорока ягод наелась, пироги на пенёк сложила. Сидит, радуется. Пробегала мимо кошка.
— Здравствуй, сестрица!
— И ты здравствуй! — отвечает сорока.
— А мне дашь пирожка?
— Вот ещё! Сама раздобудь!
Рассказала сорока, как притворилась мёртвой да все пироги у старика потаскала. Кошка обрадовалась, побежала к дороге и легла, будто мёртвая. Шла баба с корзиной, увидела кошку, испугалась, да ка-а-ак наподдала ногой! Улетела полосатая в кусты, а баба пошла дальше по своим делам.
Разозлилась кошка, похромала обратно к сороке.
— Ну ничего, я её сейчас саму съем!
А сорока тем временем съела все пироги, да так объелась, что взлететь не смогла. Села она тогда на пенёк отдохнуть, а хвостом в смолу влезла. И так прилипла, что все перья на пеньке оставила.
Кошка хромает, сорока скачет.
— А ну иди сюда, съем тебя, обманщица!
Сорока разохалась:
— Да вот сама еле иду! Старик меня нашёл, хвост оторвал!
Пожалела кошка сороку.
— Тебе, — говорит, — ещё хуже. Садись, до гнезда довезу.
Сорока, не будь дурой, уселась к хромой кошке на спину и едет, довольная.
Едет да приговаривает:
— Битый небитого везёт!
Только тихонько, чтобы кошка не услыхала. Так до гнезда на кошке и доехала.
А хвост у неё новый вырос.
ХИТРАЯ СОРОКА И ГНУТЫЙ ГВОЗДЬ
Жила-была сорока — хитрая, везучая, до блестящих штучек охочая.
Нашла как-то сорока гнутый гвоздь.
— Какая замечательная штука! — подумала она и унесла гвоздь в своё гнездо.
Любовалась на него денно и нощно, но вскоре надоел гвоздь сороке. Выбросить его было жалко, поэтому сорока положила гвоздь на пенёк, стала над ним да приговаривает:
— Ах, какой чудесный гвоздь! Ах, какая прекрасная вещица!
Проходил мимо заяц, посмотрел и говорит:
— Глупая ты птица! Какой прок с гнутого гвоздя?
Хитрая сорока и говорит:
— Не знаю, какой прок, а только мне за него белка дупло желудей предлагает. Вот и думаю — соглашаться али нет?
Разволновался заяц. А вдруг он чего-то не знает и гнутый гвоздь — такая полезная вещь, что белка самым дорогим жертвует?!
— Не отдавай белке, — говорит. — Я тебе за него грибов-ягод принесу, они-то повкуснее желудей будут.
— Хорошо, — отвечает сорока, — неси.
Побежал заяц грибы-ягоды собирать, а в кустах медвед сидел. Зарычал на зайца, осерчал:
— Кто мои ягоды рвёт?! Кто грибы собирает?!
— Не губи, медвед-батюшка! — вскричал заяц. — Нужда заставила! Позарез надо у сороки на гвоздь выменять!
Подивился медвед — что за гвоздь такой? Отпустил зайца, пошёл к сороке. А та любуется гвоздём да приговаривает:
— Ах, какая чудесная вещь! Никому не отдам, себе оставлю!
И впрямь, видать, вещь ценная.
— Говори свою цену! — говорит медвед.
— Принеси-ка мне браслет, полный медных, блестящих бусин, — отвечает хитрая сорока.
Расстроился медвед, закручинился. Откуда бусины взять? Пошел на поклон к мужику, что капканы на него в лесу ставил.
— Дай мне, — говорит, — браслет медных бусин. А я зимой к тебе сам домой приду.
Подивился мужик, начал расспрашивать. Подумал, что гвоздь, видно, волшебный, раз все звери так за ним охотятся. Пошёл он сам в лес к сороке.
— Бери, — говорит, — моего единственного ящерка, только гвоздь отдай!
Смилостивилась сорока, отдала гвоздь мужику.
Полетела сорока в соседнее селище, отдала ящерка бедной вдове в обмен на зерно. И только её в этом лесу и видели!
СОРОКА И МУЖИК
Жил-был в одном селище мужик. Не глупый и не умный, не красивый и не страшный, не богатый и не бедный. Никакой. И повадилась к нему сорока из ближнего леса прилетать. Да не просто так, а убытки чинить. То целый браслет медных бусин утащит, то малину с куста склюёт. А то усядется, наглая, на крышу, да и трещит весь день без умолку.
Долго ли, коротко всё это длилось, а только надоело мужику, что всё селище над ним смеётся-потешается, осерчал мужик на сороку. Решил поймать вредную птицу да пришибить, а перья переливчатые на базаре продать. Забыл, видно, старые сказки о том, что сороку ни кошке, ни собаке не ухватить.
Долго думал мужик и придумал. Рассыпал во дворе зерно вперемешку с ягодами, а рядом смолы налил. Решил: прилетит сорока, присядет на землю полакомиться, да и влипнет. Тут-то он её ведром да и накроет!
Сказано — сделано.
Но сорока была умная и хитрая. Она сразу догадалась, что неспроста угощение ей мужик выставил. Склевала она все ягоды, все зерно, а к смоле так и не притронулась. Склевала, да и полетела над селищем.
Летит и приговаривает:
— Глупый, глупый мужик!
Мужик рассердился, побежал следом за сорокой, руками машет, поймать пытается. Сорока дразнится, летит низко-низко. А селищане над мужиком смеются — где уж ему поймать вертлявую птицу!
Остановился мужик отдышаться, а сорока ему на шапку и уселась. Мужик — глядь! — а в небе сороки не видать. Стал он тогда ходить по дворам, у всех спрашивать, не видел ли кто сороки. А все смеются и открещиваются — не видали, мол.
Говорят, так и ходит мужик до сих пор по Царствию, хитрую сороку ищет. А та у него на шапке уже и гнездо свить успела.
Название: Тёмный в помощь, брат
Автор: ОК Цветок Камалейника 2015
Бета: ОК Цветок Камалейника 2015
Форма: проза
Размер: мини, 1055 слов
Пейринг: Брент/Архайн
Категория: слэш, джен
Жанр: ПВП, драма
Рейтинг: PG-13+кинк
Предупреждения: 1) возможен ООС; 2) кинк на нетрадиционноено тут ведь как использование йерской плети
Краткое содержание: Брент вспоминает некоторые эпизоды из своей биографии (спойлер!).тех трёх лет, что был Внимающим.
Размещение: после деанона, с разрешения автора
— Откуда ты родом, брат?
Служитель Тёмного останавливает Брента на выходе из храма сразу после утренней молитвы. Низко надвинутый капюшон скрывает лицо, но этот голос никто из оритских Внимающих не перепутает ни с одним другим.
Откуда я родом, Архайн? Разве тебе важен ответ? Разве под утро ты не забываешь тех, с кем расправился в ночи? Внимающие Хейн и ЛаГар — кто видел их обезображенные тела, тот молчит, боясь навлечь на себя твой гнев. Гнев, страшней которого только этот холодный интерес.
— У тебя сильная рука, брат, — Архайн не первый раз наблюдает за его упражнениями с плетью, — но ты не наёмник и не охотник.
Нет сомнений, что Взывающий уже выяснил всё, что мог, но тем, кто приходит посвятить свою жизнь Двуединому, редко задают много вопросов. Брат Таван, определивший Брента в самую убогую келью, спросил только: «Свои?» и «За что?».
Свои, брат, свои. Чужим-то нет дела до таких вещей, а коли есть, разговор выйдет недолгий. Не будут чужие люди ни сводить татуировку едкой смолой, ни прогонять с позором.
— Ты никого не убивал, — Архайн улыбается.
Улыбается хищно, предвкушая добычу. В ответ Брент бросает тяжёлый и неосмотрительно злой взгляд.
Может, и не убивал. Так начать никогда не поздно.
— Обманывай других, — его улыбка отвратительна. — Стой мы сейчас на тёмной половине, я бы поспорил на золотой браслет, что цвет был зелёный. Видел, как ты управляешься с ящерками.
— Багайских объезжал, — нехотя признаётся Брент.
— Видно, не только их.
Он не смеётся, но Брент легко может представить этот смех — тихий и жуткий. Смех человека, знающего в тысячи раз больше других людей.
Сколько тебе лет, Архайн? Осталась ли хоть одна тайна, которую не открыл тебе Тёмный?..
— Объездил хозяйскую дочку?
Ещё не поздно солгать, но зачем? Брент усмехается, собирая тренировочную плеть, и смотрит ему в глаза. Прямо в чёрную бездну его зрачков, за которыми осталось мало человеческого:
— Паренька, брат Архайн. Паренька.
— Всё ещё молишься Светлому, брат Брент?
Архайн умеет подбираться бесшумно. Или приходить тогда, когда вокруг Брента может бушевать хоть ураган, а он всё равно не заметит.
— Молюсь обоим, как завещано.
— Тяжело угодить сразу двоим.
Голос Архайна спокоен, даже скучен, но в глазах — веселье. Очередная охота удалась. Шестнадцатая на его счету. Брент собирается встать с колен, поздравить, как полагается, но на плечо ложится рукоять йерской плети.
Взывающий не спешит, медленно обходит и становится перед ним. Брент смотрит снизу вверх. Утренние лучи, проникающие в келью сквозь узкое окно, золотят и без того светлые волосы Архайна, но лицо остаётся в тени. Лицо, которое невозможно забыть.
Рукоять скользит по плечу, по шее, замирает под подбородком, заставляя поднять голову ещё выше и неотрывно смотреть в глаза. Семёрик вдохов. Брент не боится и даже не предвкушает — просто знает, что будет дальше. Архайн не в первый раз заводит этот разговор.
Скоро он получит серьгу Приближённого, тут сомневаться нечего.
Ужас и обожание, новые перспективы, новые заботы. Хочешь, чтобы я был твоей тенью в этом гадюшнике, Архайн? В храме знают, что ты выделяешь меня среди других, но догадываются ли — насколько? Они и помыслить не могут, что одиночка вроде тебя тоже нуждается в доверии. В ком-то, на кого можно положиться. Что настоящая власть строится не только и не столько на страхе.
— Ты далеко пойдёшь, Брент. Если выберешь верный путь.
— Верный для тебя?
Наедине можно подразнить его, хотя он этого и не любит. Архайн умеет запугивать, но на то, чтобы делать людей послушными, терпения ему не хватает. Тут нужна сильная рука. Люди как те же ящерки: только почувствуют слабину — считай, пропало. Брент улыбается, вспоминая рыжие, шершавые бока поджарых тварей.
В храме он часто заглядывает к ним по старой памяти, помогает парню из обережи, который от них едва ли не на стены лезет — то хвостом его хлестнут, то за палец цапнут, то корыто с жуками опрокинут…
Архайн скалится, принимая улыбку на свой счёт.
— Думаешь, служители Светлого, так кричат, когда кончают?
— Тебе виднее.
— Ты кражжий ублюдок, Брент, — Архайн склоняется к его лицу.
Он не зол. Разозлить его трудно. Но своим упрямством Брент порой подводит его к опасной грани.
— Тёмный постарался на славу, когда заглянул к твоей матери.
Брент молчит. Его мать была рабыней, кто к ней только не заглядывал. Но он, как и любой дарёный ребёнок, не мог считаться рабом по праву рождения. Вот если бы хозяин халупку ирной перед тем осенил — тогда да, а коли уж сам народился, пусть лучше прикормышем бегает, чем ненароком Тёмного прогневить — авось, и правда, в ту ночь не утерпел.
— У тебя нет другого пути.
Не твоё дело, Архайн.
Неуловимое движение головой, и Брент уже высвобождает подбородок. Проводит губами по рукояти йерской плети. Выше. Ещё выше. Касается горячей руки Архайна, проводит языком, посасывает большой палец.
— Ублюдок, — шепчет Архайн, хватая за волосы.
Направляет дальше. Брент закрывает глаза. Если б ему кто сказал, что слуги Двуединого трахаются чаще, чем молятся, он бы, может, так долго и не раздумывал, куда податься. Внимающие-то ещё с бабами развлекаются — по старой памяти, а вот среди Взывающих любые развлечения в ходу.
…Архайн стонет, откинувшись на узкой постели. Брент садится, прислоняясь к стене, и тут же шипит сквозь зубы. А ведь до того, как забраться на любовника, сам рычал, своим голосом просил — даже требовал.
Ещё. Ещё, Архайн. Бей сильнее. Ты йер или трусливая сука?
Брент закрывает глаза.
В своих Малых Пасюках он бы такому точно не научился.
Славные были времена.
Обережь треугольником выстроилась напротив крыльца. Брент осторожно опустил занавеску. Он не хотел вспоминать ни семнадцатый раз под руководством бывшего любовника, ни позорный уход из храма после. Наедине Архайн не удержался, плюнул ему в лицо. А ведь даже не знал ещё, куда Брент уходит и по какой причине.
Знал бы — убил на месте.
Брент не в первый раз рисковал. Не в первый раз ставил на кон всё, что имел. Он не боялся боли. Не боялся смерти. Не боялся ничего, кроме пустоты внутри себя, которую заполнял, как умел — тем, что попадалось под руку. Архайна и сказок о Двуедином хватило надолго. Может, он бы даже сделал выбор в пользу Тёмного Иггра и принял плеть.
Но когда Госпожа отметила Брента своей лозой, он понял — вот оно. Сила, способная его удержать. Сила, способная его направить. Снова почувствовал ту неразрывную, живую, настоящую связь, отзвук которой ощутил ещё мальчишкой, когда впервые выдержал взгляд багайского ящерка…
— По велению Иггра Двуединого, откройте!
…и которая порой мелькала в глазах Архайна.
Почему-то Брент не сомневался — она бы выбрала и его. Даже теперь. Звала ведь. Раз за разом. Потому что не делала различий между детьми этого мира, одинаково любя всех.
Дверь вздрогнула и раскололась под ударом плети.
Тёмный в помощь, брат Архайн. Тёмный тебе в помощь.
Автор: ОК Цветок Камалейника 2015
Бета: ОК Цветок Камалейника 2015
Форма: проза
Размер: мини, 1055 слов
Пейринг: Брент/Архайн
Категория: слэш, джен
Жанр: ПВП, драма
Рейтинг: PG-13+кинк
Предупреждения: 1) возможен ООС; 2) кинк на нетрадиционное
Краткое содержание: Брент вспоминает некоторые эпизоды из своей биографии (спойлер!).тех трёх лет, что был Внимающим.
Размещение: после деанона, с разрешения автора
— Откуда ты родом, брат? Служитель Тёмного останавливает Брента на выходе из храма сразу после утренней молитвы. Низко надвинутый капюшон скрывает лицо, но этот голос никто из оритских Внимающих не перепутает ни с одним другим.
Откуда я родом, Архайн? Разве тебе важен ответ? Разве под утро ты не забываешь тех, с кем расправился в ночи? Внимающие Хейн и ЛаГар — кто видел их обезображенные тела, тот молчит, боясь навлечь на себя твой гнев. Гнев, страшней которого только этот холодный интерес.
— У тебя сильная рука, брат, — Архайн не первый раз наблюдает за его упражнениями с плетью, — но ты не наёмник и не охотник.
Нет сомнений, что Взывающий уже выяснил всё, что мог, но тем, кто приходит посвятить свою жизнь Двуединому, редко задают много вопросов. Брат Таван, определивший Брента в самую убогую келью, спросил только: «Свои?» и «За что?».
Свои, брат, свои. Чужим-то нет дела до таких вещей, а коли есть, разговор выйдет недолгий. Не будут чужие люди ни сводить татуировку едкой смолой, ни прогонять с позором.
— Ты никого не убивал, — Архайн улыбается.
Улыбается хищно, предвкушая добычу. В ответ Брент бросает тяжёлый и неосмотрительно злой взгляд.
Может, и не убивал. Так начать никогда не поздно.
— Обманывай других, — его улыбка отвратительна. — Стой мы сейчас на тёмной половине, я бы поспорил на золотой браслет, что цвет был зелёный. Видел, как ты управляешься с ящерками.
— Багайских объезжал, — нехотя признаётся Брент.
— Видно, не только их.
Он не смеётся, но Брент легко может представить этот смех — тихий и жуткий. Смех человека, знающего в тысячи раз больше других людей.
Сколько тебе лет, Архайн? Осталась ли хоть одна тайна, которую не открыл тебе Тёмный?..
— Объездил хозяйскую дочку?
Ещё не поздно солгать, но зачем? Брент усмехается, собирая тренировочную плеть, и смотрит ему в глаза. Прямо в чёрную бездну его зрачков, за которыми осталось мало человеческого:
— Паренька, брат Архайн. Паренька.
— Всё ещё молишься Светлому, брат Брент?
Архайн умеет подбираться бесшумно. Или приходить тогда, когда вокруг Брента может бушевать хоть ураган, а он всё равно не заметит.
— Молюсь обоим, как завещано.
— Тяжело угодить сразу двоим.
Голос Архайна спокоен, даже скучен, но в глазах — веселье. Очередная охота удалась. Шестнадцатая на его счету. Брент собирается встать с колен, поздравить, как полагается, но на плечо ложится рукоять йерской плети.
Взывающий не спешит, медленно обходит и становится перед ним. Брент смотрит снизу вверх. Утренние лучи, проникающие в келью сквозь узкое окно, золотят и без того светлые волосы Архайна, но лицо остаётся в тени. Лицо, которое невозможно забыть.
Рукоять скользит по плечу, по шее, замирает под подбородком, заставляя поднять голову ещё выше и неотрывно смотреть в глаза. Семёрик вдохов. Брент не боится и даже не предвкушает — просто знает, что будет дальше. Архайн не в первый раз заводит этот разговор.
Скоро он получит серьгу Приближённого, тут сомневаться нечего.
Ужас и обожание, новые перспективы, новые заботы. Хочешь, чтобы я был твоей тенью в этом гадюшнике, Архайн? В храме знают, что ты выделяешь меня среди других, но догадываются ли — насколько? Они и помыслить не могут, что одиночка вроде тебя тоже нуждается в доверии. В ком-то, на кого можно положиться. Что настоящая власть строится не только и не столько на страхе.
— Ты далеко пойдёшь, Брент. Если выберешь верный путь.
— Верный для тебя?
Наедине можно подразнить его, хотя он этого и не любит. Архайн умеет запугивать, но на то, чтобы делать людей послушными, терпения ему не хватает. Тут нужна сильная рука. Люди как те же ящерки: только почувствуют слабину — считай, пропало. Брент улыбается, вспоминая рыжие, шершавые бока поджарых тварей.
В храме он часто заглядывает к ним по старой памяти, помогает парню из обережи, который от них едва ли не на стены лезет — то хвостом его хлестнут, то за палец цапнут, то корыто с жуками опрокинут…
Архайн скалится, принимая улыбку на свой счёт.
— Думаешь, служители Светлого, так кричат, когда кончают?
— Тебе виднее.
— Ты кражжий ублюдок, Брент, — Архайн склоняется к его лицу.
Он не зол. Разозлить его трудно. Но своим упрямством Брент порой подводит его к опасной грани.
— Тёмный постарался на славу, когда заглянул к твоей матери.
Брент молчит. Его мать была рабыней, кто к ней только не заглядывал. Но он, как и любой дарёный ребёнок, не мог считаться рабом по праву рождения. Вот если бы хозяин халупку ирной перед тем осенил — тогда да, а коли уж сам народился, пусть лучше прикормышем бегает, чем ненароком Тёмного прогневить — авось, и правда, в ту ночь не утерпел.
— У тебя нет другого пути.
Не твоё дело, Архайн.
Неуловимое движение головой, и Брент уже высвобождает подбородок. Проводит губами по рукояти йерской плети. Выше. Ещё выше. Касается горячей руки Архайна, проводит языком, посасывает большой палец.
— Ублюдок, — шепчет Архайн, хватая за волосы.
Направляет дальше. Брент закрывает глаза. Если б ему кто сказал, что слуги Двуединого трахаются чаще, чем молятся, он бы, может, так долго и не раздумывал, куда податься. Внимающие-то ещё с бабами развлекаются — по старой памяти, а вот среди Взывающих любые развлечения в ходу.
…Архайн стонет, откинувшись на узкой постели. Брент садится, прислоняясь к стене, и тут же шипит сквозь зубы. А ведь до того, как забраться на любовника, сам рычал, своим голосом просил — даже требовал.
Ещё. Ещё, Архайн. Бей сильнее. Ты йер или трусливая сука?
Брент закрывает глаза.
В своих Малых Пасюках он бы такому точно не научился.
Славные были времена.
***
Обережь треугольником выстроилась напротив крыльца. Брент осторожно опустил занавеску. Он не хотел вспоминать ни семнадцатый раз под руководством бывшего любовника, ни позорный уход из храма после. Наедине Архайн не удержался, плюнул ему в лицо. А ведь даже не знал ещё, куда Брент уходит и по какой причине.
Знал бы — убил на месте.
Брент не в первый раз рисковал. Не в первый раз ставил на кон всё, что имел. Он не боялся боли. Не боялся смерти. Не боялся ничего, кроме пустоты внутри себя, которую заполнял, как умел — тем, что попадалось под руку. Архайна и сказок о Двуедином хватило надолго. Может, он бы даже сделал выбор в пользу Тёмного Иггра и принял плеть.
Но когда Госпожа отметила Брента своей лозой, он понял — вот оно. Сила, способная его удержать. Сила, способная его направить. Снова почувствовал ту неразрывную, живую, настоящую связь, отзвук которой ощутил ещё мальчишкой, когда впервые выдержал взгляд багайского ящерка…
— По велению Иггра Двуединого, откройте!
…и которая порой мелькала в глазах Архайна.
Почему-то Брент не сомневался — она бы выбрала и его. Даже теперь. Звала ведь. Раз за разом. Потому что не делала различий между детьми этого мира, одинаково любя всех.
Дверь вздрогнула и раскололась под ударом плети.
Тёмный в помощь, брат Архайн. Тёмный тебе в помощь.
Название: Славься, Невеста!
Автор: ОК Цветок Камалейника 2015
Бета: ОК Цветок Камалейника 2015
Форма: проза
Размер: мини, 1176 слов
Персонажи: Уланна
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: поток сознания, ОБВМ Уланны.
Краткое содержание: "Что она делает в святилище, когда ей полагается молиться в храме в ожидании супруга?" (О.Громыко, "Цветок камалейника")
Размещение: после деанона, с разрешения автора
Славься, Невеста, избрана ты!
Резные двери храма мягко чавкнули, закрываясь. Уланна невольно передёрнула плечами — очень уж мерзким оказался звук — и, сев на пол, уставилась на потолок. С потолка ласково улыбнулись и хищно оскалились. То же, что и всегда. Такие же, как и все.
Избрана им ты для жизни иной…
Снова избрана — и снова «для иной». В который уж раз… Уланна подтянула колени к подбородку, обхватила руками, прикрыла глаза, чтобы не видеть глядящего со всех стен «жениха». Ей полагалось молиться, но вместо этого она, кусая губы, чтобы не плакать и не хихикать одновременно, боролась с желанием встать и посмотреть, а не намалёван ли Двуединый ещё и на полу — а то вдруг она прямо на нос ему уселась! Впрочем, вряд ли. Тут днём прихожане топчутся, не допустят же Глашатаи и йеры, чтобы по лику божьему кто попало ходил. Да и на стенах его предостаточно, бога-то, в чьи невесты она каким-то чудом угодила три месяца назад.
К светлой и радостной жизни уходишь!
Была у неё уже такая жизнь. Была! Да не единожды. И в детстве ей никто не указ был, что хотела — то и делала, тарелки, бывало, за семерик не вымыла, а мать и пискнуть не смела! И после, как расцветать начала, — всех мальчишек в клине вокруг себя собрала, все норовили угодить, угостить повкуснее, подарить что-нибудь. Девчонки соседские завидовали, в подружки набивались, свитой целой за ней ходили. Перехватывали немудреные подношения, которые юная гордячка в мусор швыряла, не вспоминая, кто подарил. Не медь ей нужна была, не дешёвые ленты, коих на выстрел за бусину отмеряли, да только большего соседские мальчишки не могли. Быстро, быстро не нужны стали. А уж как в пору вошла, да научилась стан выгибать да волосы закалывать так, чтобы шею точёную открыть, — дождалась-таки, получила то, чего хотела всегда. Серьги золотые, гребни, самоцветами украшенные, ленты хайанского шёлка без меры подругам отдавала, счёта не вела, ела сладко, спала мягко. А что не одна спала — так за золотой браслет и боров пригожим станет. Боровом Риав и был, сопел, пыхтел, отдувался, негодящий-никудышний, а туда же! А она щебетала, нахваливала и тратила. Много, без счёта, ни в чём себе не отказывала — заслужила.
Жизни раздольной, богатой, счастливой…
Вот уж счастья-то было, когда Риав себе помоложе дурочку нашёл! Вот же радости! Небось, думал, Уланна в ноги ему упадёт, умолять станет. А она гордая, браслет подаренный, полный золотых бусин, под ноги ему швырнула и ушла, дверью хлопнув. Ушла — и узнала, что подруженьки не настоящие. Ни одной подле неё не осталось — враз словно метлою размело их в разные стороны, только и слышно, что смех да шепоток за спиной. Ни денег, ни подруг, ни поклонников. Да мать ещё ворчать вздумала, осуждать за что-то. Только Уланна не слушала, Уланна вспоминала, кто на улице Высокородных ещё негодящей Риава есть, кто от неё не откажется, кто за красоту платить согласится.
Избрана ты среди сотен других…
Но как жених негаданный появился — вмиг и мысли о той улице из головы ушли, зато подруженьки обратно прибежали, восхищаться вздумали, подарочками задабривать. Словно могла она что-то для них у Двуединого вымолить. А она и молиться-то не хочет сейчас. Светлый на неё больше не взглянет, Тёмный молитв не слушает. Так зачем слова впустую тратить? Пусть вон, Взывающие и взывают, а уж она как-нибудь сама с «женихом» разберётся, когда тот с потолка спуститься соизволит. С виду мужик — и мужик, а уж к мужику подход она всегда найдёт.
Славься, избранница Светлого!
Славься, избранница Тёмного!
И зачем ему столько невест? Каждый месяц по одной, куда он их девает? Или в Чертогах его женских рук не на всё ещё хватает?
— Встань! — голос, словно с потолка прогудел, будто сам Двуединый заговорил, Уланна аж подпрыгнула. Вскочила, вытаращилась на йера — неинтересный какой-то оказался, незапоминающийся даже.
— Сними, — приказал йер, указав на венчальное платье. Уланна медленно, напоказ, потянула расшитый шёлком подол вверх. Отбросила ненужную больше тряпку, снова на йера посмотрела — как из камня вырезан, ничего не дрогнуло. Ну и ладно, её сегодня жених получше йера дожидается!
Иди же, Невеста, к тому, кто избрал тебя…
— Идём, — йер развернулся и чёрной тенью скользнул в одну из ирниц. Уланна шагнула следом — и как в печь попала, жарко, дымно, словно подожгли что-то. Запах тяжёлый, душный, сладкий — самойлика. Горела самойлика. Мешка два, не меньше. Куда столько? А впрочем, не её забота.
По тропе наслаждения, долгой и сладкой…
Ноги начали заплетаться, глупая улыбка — растягивать губы.
— А м-мне не над-до буд-дет ем-му нич'го го…ворить? — поинтересовалась Уланна у сопровождающего. Почему-то никто ей не сказал, как нужно себя с таким женихом вести, что говорить, как кланяться. Не простой же сосед, и даже не Риав, любивший смотреть, как она ему поклоны бьёт. Да только Уланна, и стоя на коленях, на него сверху вниз смотрела.
— Нет, не нужно, — спокойно отозвался йер. — Он прекрасно всё знает сам.
— Эт х'рашо, — какой прекрасный жених! Сам всё сделает, ей даже стараться не надо будет. Ну, право, не старалась же месяц назад хромая Талька, старая и такая страшная, что от неё вороны шарахались! Вот ведь, Светлый выбирал, не иначе, пожалел убогую. Значит к ней, Уланне, Тёмный придёт. А то и оба сразу, так даже интересней.
Славь жениха своего неустанно…
Уж это-то всенепременно, восхвалять она умеет. Правда, не словами, ну так не для разговоров же к ней жених сойдёт! А если и для разговоров — так почему бы и не побеседовать с хорошим чело… богом? А то и песню спеть!
Славься, избранница Светлого!
Славься, избранница Тёмного!
Самойличный дым становился всё гуще, Уланна уже напевала и пританцовывала на ходу, со смехом обдумывая, как именно будет восхвалять Двуединого, и щедро делясь размышлениями со своим сопровождающим. Язык почему-то заплетался, а в голове шумело, как от хорошего вина, и Уланна готова была любить весь мир. Но жених прежде всего.
Жди с нетерпением, равно же — с кротостью…
Когда ей на глаза опустили повязку, Уланна едва не упала, дёрнувшись в сторону. С двух сторон подхватили, в четыре руки. То ли сопровождающий раздвоился, то ли просто второй вышел из какого-нибудь коридора. Йер добавился, а самойлика закончилась. По крайней мере, сейчас ноздри не забивал уже тяжёлый сладковатый запах. Уланна чуть развела руки, коснулась тяжёлой ткани мантий по обе стороны от неё и успокоилась. Хочет Двуединый невесту с завязанными глазами — получит Двуединый невесту с завязанными глазами. Чего только люди наедине не придумывают! Нелюди, наверное, тоже.
Если в чём каяться есть — то покайся…
Они шли, сворачивали за угол — и снова шли, и снова сворачивали. И Уланна спотыкалась иногда, но упасть ей не позволяли, подхватывая бережно и отстранённо — она знала эти равнодушные прикосновения, словно к вещи. Только вещью Уланна не была, чтобы там ни думал Риав. Она внезапно чётко вспомнила его лицо и щелчком пальцев отправила куда-то далеко, дальше, чем в лес за малиной. Рассмеялась радостно и легко. Принялась вспоминать подруженек «верных», поимённо каждую, и точно так же стирать из памяти, как и Риава. Она не вернётся к ним, и к ворчащей матери, и к косым взглядам — её ждёт новая, светлая, полная радости, раздольная жизнь.
Сердце очисть семикратной молитвою…
Теперь уже навсегда. Двуединый — не Риав, выбрасывать надоевшую игрушку! Интересно, какой он? В храме рассказывают много, да сказано мало. А впрочем, она сейчас сама увидит, узнает. Не будут же они идти вечно!
— Иди прямо, — в спину подтолкнули две ладони, задавая направление, и Уланна сделала шаг, улыбаясь и трепеща в предвкушении.
Славься, избранница Светлого!
Славься, избранница Тёмного!
Автор: ОК Цветок Камалейника 2015
Бета: ОК Цветок Камалейника 2015
Форма: проза
Размер: мини, 1176 слов
Персонажи: Уланна
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: поток сознания, ОБВМ Уланны.
Краткое содержание: "Что она делает в святилище, когда ей полагается молиться в храме в ожидании супруга?" (О.Громыко, "Цветок камалейника")
Размещение: после деанона, с разрешения автора
Славься, Невеста, избрана ты!Резные двери храма мягко чавкнули, закрываясь. Уланна невольно передёрнула плечами — очень уж мерзким оказался звук — и, сев на пол, уставилась на потолок. С потолка ласково улыбнулись и хищно оскалились. То же, что и всегда. Такие же, как и все.
Избрана им ты для жизни иной…
Снова избрана — и снова «для иной». В который уж раз… Уланна подтянула колени к подбородку, обхватила руками, прикрыла глаза, чтобы не видеть глядящего со всех стен «жениха». Ей полагалось молиться, но вместо этого она, кусая губы, чтобы не плакать и не хихикать одновременно, боролась с желанием встать и посмотреть, а не намалёван ли Двуединый ещё и на полу — а то вдруг она прямо на нос ему уселась! Впрочем, вряд ли. Тут днём прихожане топчутся, не допустят же Глашатаи и йеры, чтобы по лику божьему кто попало ходил. Да и на стенах его предостаточно, бога-то, в чьи невесты она каким-то чудом угодила три месяца назад.
К светлой и радостной жизни уходишь!
Была у неё уже такая жизнь. Была! Да не единожды. И в детстве ей никто не указ был, что хотела — то и делала, тарелки, бывало, за семерик не вымыла, а мать и пискнуть не смела! И после, как расцветать начала, — всех мальчишек в клине вокруг себя собрала, все норовили угодить, угостить повкуснее, подарить что-нибудь. Девчонки соседские завидовали, в подружки набивались, свитой целой за ней ходили. Перехватывали немудреные подношения, которые юная гордячка в мусор швыряла, не вспоминая, кто подарил. Не медь ей нужна была, не дешёвые ленты, коих на выстрел за бусину отмеряли, да только большего соседские мальчишки не могли. Быстро, быстро не нужны стали. А уж как в пору вошла, да научилась стан выгибать да волосы закалывать так, чтобы шею точёную открыть, — дождалась-таки, получила то, чего хотела всегда. Серьги золотые, гребни, самоцветами украшенные, ленты хайанского шёлка без меры подругам отдавала, счёта не вела, ела сладко, спала мягко. А что не одна спала — так за золотой браслет и боров пригожим станет. Боровом Риав и был, сопел, пыхтел, отдувался, негодящий-никудышний, а туда же! А она щебетала, нахваливала и тратила. Много, без счёта, ни в чём себе не отказывала — заслужила.
Жизни раздольной, богатой, счастливой…
Вот уж счастья-то было, когда Риав себе помоложе дурочку нашёл! Вот же радости! Небось, думал, Уланна в ноги ему упадёт, умолять станет. А она гордая, браслет подаренный, полный золотых бусин, под ноги ему швырнула и ушла, дверью хлопнув. Ушла — и узнала, что подруженьки не настоящие. Ни одной подле неё не осталось — враз словно метлою размело их в разные стороны, только и слышно, что смех да шепоток за спиной. Ни денег, ни подруг, ни поклонников. Да мать ещё ворчать вздумала, осуждать за что-то. Только Уланна не слушала, Уланна вспоминала, кто на улице Высокородных ещё негодящей Риава есть, кто от неё не откажется, кто за красоту платить согласится.
Избрана ты среди сотен других…
Но как жених негаданный появился — вмиг и мысли о той улице из головы ушли, зато подруженьки обратно прибежали, восхищаться вздумали, подарочками задабривать. Словно могла она что-то для них у Двуединого вымолить. А она и молиться-то не хочет сейчас. Светлый на неё больше не взглянет, Тёмный молитв не слушает. Так зачем слова впустую тратить? Пусть вон, Взывающие и взывают, а уж она как-нибудь сама с «женихом» разберётся, когда тот с потолка спуститься соизволит. С виду мужик — и мужик, а уж к мужику подход она всегда найдёт.
Славься, избранница Светлого!
Славься, избранница Тёмного!
И зачем ему столько невест? Каждый месяц по одной, куда он их девает? Или в Чертогах его женских рук не на всё ещё хватает?
— Встань! — голос, словно с потолка прогудел, будто сам Двуединый заговорил, Уланна аж подпрыгнула. Вскочила, вытаращилась на йера — неинтересный какой-то оказался, незапоминающийся даже.
— Сними, — приказал йер, указав на венчальное платье. Уланна медленно, напоказ, потянула расшитый шёлком подол вверх. Отбросила ненужную больше тряпку, снова на йера посмотрела — как из камня вырезан, ничего не дрогнуло. Ну и ладно, её сегодня жених получше йера дожидается!
Иди же, Невеста, к тому, кто избрал тебя…
— Идём, — йер развернулся и чёрной тенью скользнул в одну из ирниц. Уланна шагнула следом — и как в печь попала, жарко, дымно, словно подожгли что-то. Запах тяжёлый, душный, сладкий — самойлика. Горела самойлика. Мешка два, не меньше. Куда столько? А впрочем, не её забота.
По тропе наслаждения, долгой и сладкой…
Ноги начали заплетаться, глупая улыбка — растягивать губы.
— А м-мне не над-до буд-дет ем-му нич'го го…ворить? — поинтересовалась Уланна у сопровождающего. Почему-то никто ей не сказал, как нужно себя с таким женихом вести, что говорить, как кланяться. Не простой же сосед, и даже не Риав, любивший смотреть, как она ему поклоны бьёт. Да только Уланна, и стоя на коленях, на него сверху вниз смотрела.
— Нет, не нужно, — спокойно отозвался йер. — Он прекрасно всё знает сам.
— Эт х'рашо, — какой прекрасный жених! Сам всё сделает, ей даже стараться не надо будет. Ну, право, не старалась же месяц назад хромая Талька, старая и такая страшная, что от неё вороны шарахались! Вот ведь, Светлый выбирал, не иначе, пожалел убогую. Значит к ней, Уланне, Тёмный придёт. А то и оба сразу, так даже интересней.
Славь жениха своего неустанно…
Уж это-то всенепременно, восхвалять она умеет. Правда, не словами, ну так не для разговоров же к ней жених сойдёт! А если и для разговоров — так почему бы и не побеседовать с хорошим чело… богом? А то и песню спеть!
Славься, избранница Светлого!
Славься, избранница Тёмного!
Самойличный дым становился всё гуще, Уланна уже напевала и пританцовывала на ходу, со смехом обдумывая, как именно будет восхвалять Двуединого, и щедро делясь размышлениями со своим сопровождающим. Язык почему-то заплетался, а в голове шумело, как от хорошего вина, и Уланна готова была любить весь мир. Но жених прежде всего.
Жди с нетерпением, равно же — с кротостью…
Когда ей на глаза опустили повязку, Уланна едва не упала, дёрнувшись в сторону. С двух сторон подхватили, в четыре руки. То ли сопровождающий раздвоился, то ли просто второй вышел из какого-нибудь коридора. Йер добавился, а самойлика закончилась. По крайней мере, сейчас ноздри не забивал уже тяжёлый сладковатый запах. Уланна чуть развела руки, коснулась тяжёлой ткани мантий по обе стороны от неё и успокоилась. Хочет Двуединый невесту с завязанными глазами — получит Двуединый невесту с завязанными глазами. Чего только люди наедине не придумывают! Нелюди, наверное, тоже.
Если в чём каяться есть — то покайся…
Они шли, сворачивали за угол — и снова шли, и снова сворачивали. И Уланна спотыкалась иногда, но упасть ей не позволяли, подхватывая бережно и отстранённо — она знала эти равнодушные прикосновения, словно к вещи. Только вещью Уланна не была, чтобы там ни думал Риав. Она внезапно чётко вспомнила его лицо и щелчком пальцев отправила куда-то далеко, дальше, чем в лес за малиной. Рассмеялась радостно и легко. Принялась вспоминать подруженек «верных», поимённо каждую, и точно так же стирать из памяти, как и Риава. Она не вернётся к ним, и к ворчащей матери, и к косым взглядам — её ждёт новая, светлая, полная радости, раздольная жизнь.
Сердце очисть семикратной молитвою…
Теперь уже навсегда. Двуединый — не Риав, выбрасывать надоевшую игрушку! Интересно, какой он? В храме рассказывают много, да сказано мало. А впрочем, она сейчас сама увидит, узнает. Не будут же они идти вечно!
— Иди прямо, — в спину подтолкнули две ладони, задавая направление, и Уланна сделала шаг, улыбаясь и трепеща в предвкушении.
Славься, избранница Светлого!
Славься, избранница Тёмного!
Название: Удачная рыбалка
Автор: ОК Цветок Камалейника 2015
Бета: ОК Цветок Камалейника 2015
Форма: проза
Размер: мини, 1204 слова
Персонажи: ЭрТар, Тишш, ОЖП
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: В теплый солнечный день может случиться все, что угодно.
Размещение: после деанона, с разрешения автора
Стоял теплый, солнечный день. В листве пели птички, по траве скакали солнечные зайчики — словом, все, что нужно для того, чтобы случилась какая-то пакость. Впрочем, Тишш об этом не думал. Его шкуру славно и уютно пригревало солнце, прозрачный ручей урчал под боком, рыба в воде била хвостами — и оставалось только сообразить какой-нибудь ужин, достойный благороднейшего из корлиссов, чтобы жизнь окончательно стала прекрасна.
Тишш не любил воду, но, право слово, когда жирная и свежая еда плещется буквально у тебя под носом — не идти же охотиться на зайцев. Еще скажите, на мышей. Тишш лениво встал, потянулся, заскрежетав когтями об камни, зевнул и неторопливо направился к воде. Пару минут спустя крупная рыбина уже билась на берегу. Корлисс посмотрел на нее, брезгливо отряхивая мокрые лапы — а потом прыгнул сверху, придавив, и рыба биться перестала. Можно было начинать трапезу. Но в этот самый миг у берега что-то подозрительно плеснуло. Еще одна рыба? Еще больше? Может, стоит ее поймать? Тишш поднял голову. Это нужно было проверить!
Но у берега не было большой рыбы. Никакой рыбы не было. Просто взбаламученная вода. Тишш потрогал ее лапой, потом отступил, недовольно мявнув.
Но когда он вернулся на место, где, как он помнил, валялась добыча — рыбы не было и там. Корлисс понюхал землю. Она совершенно точно была здесь. А потом… пропала, как будто ее кто-то съел. Он недоуменно обнюхал землю вокруг. Но чужих запахов — а тем более, посторонних свежих запахов! — не было. Хозяин по-прежнему сидел на пригорке, хорошо видимом отсюда. И он никак не мог бы так быстро добежать сюда, схватить рыбу и убежать. Тем более неслышно — люди ведь всегда топают, как медведи. Тишш посмотрел наверх — вдруг там сидит, издевательски каркая, подлая крупная птица с его рыбой в когтях? В глаза ему плеснуло солнце, и отважный корлисс обиженно завыл, пряча морду в лапы.
ЭрТар отвлекся от починки дорожной куртки. На берегу происходило что-то неладное — хотя навряд ли серьезное. Иначе бы Тишш не жаловался на жизнь, а уже несся скачками сюда в поисках спасения. Неужто меховой приятель опять, разыгравшись, засыпал себе глаза песком, как на прошлой неделе? Стоило, пожалуй, проверить, а то и спасти его от неведомой угрозы.
Но на берегу не нашлось ничего подозрительного. Только Тишш, по-прежнему печально завывая, нюхал ничем не примечательный клочок земли.
ЭрТар пожал плечами и вернулся к месту временной стоянки. Но на подходах к ней он вдруг понял — что-то не так. И это «не так» случилось прямо за его спиной в те считанные минуты, пока он ходил на берег. «Я так и знал», — мелькнуло в его голове, пока он быстро-быстро обшаривал полянку взглядом.
Точно.
На месте не было дорожных сапог, поставленных у самого костровища. И была сбита палка, которой он размешивал похлебку в котелке, а потом аккуратно поставил ее, прислонив чистым концом к рогульке. Какой-то на редкость избирательный воришка. Избирательный и глупый. Но при этом быстрый и ловкий. Что за напасть, в самом деле!..
В кроне соседнего дерева что-то шорохнулось, и ЭрТар дернулся, по привычке хватаясь за мыслестрел.
Но там, высоко-высоко над землей, на кончике самой тонкой ветки болтались… его собственные сапоги. Причем болтались, непонятно на чем держась.
— Тишш, ко мне, — негромко позвал он.
Едва слышно шевельнулась трава, и корлисс образовался возле его ноги, принюхиваясь… и вдруг, неожиданно и непривычно, совершенно по-кошачьи зашипел, прижимая уши.
В какой-то момент ЭрТару показалось, что у него двоится в глазах. С другой стороны полянки из кустов на него посмотрел…второй Тишш. А Тишш-первый шипел на него. Или…который из них первый, а который — второй?.. ЭрТар с подозрением глянул на Тишша, который стоял у его ноги и распушился, кажется, в два раза против обычного. Тишш как Тишш.
Но корлисс, сколько бы его ни было штук, не смог бы затащить его сапоги на дерево. Скорее всего, это сделал… хозяин второго. И он явно был где-то рядом — судя по тому, что второй корлисс не торопился убегать, а медленно, по шажочку, с ворчанием подходил все ближе. В этот момент за спиной, в кроне могучего дуба, едва слышно хрустнула ветка — и ЭрТар рывком развернулся туда, наводя мыслестрел на неведомого противника. Коты между собой разберутся как-нибудь сами.
На широченной ветке, вжавшись в нее и почти сливаясь с корой, сидела девчонка, рыжая, как белка. Если бы она только что не шевельнулась, он бы легко мог ее не замечать еще долго, несмотря на весь свой лесной опыт.
— Значит, так, — миролюбиво сказал ЭрТар, впрочем, на всякий случай не опуская мыслестрела: благо, его брат, пусть и поплоше, красовался на рукаве дорожной куртки этой… белки. — Ты отзываешь своего зверя и слезаешь вниз. А я в тебя не стреляю. Как тебе такой договор?
— Не годится, — уверенно ответила «белка». — А если так: ты мне свой мыслестрел, я тебе твои сапоги, а мо…мой зверь не съедает вас с вашим котиком?
ЭрТар ответить не успел: у него за спиной с утробным мрявом и шипением сцепились два корлисса. Он обернулся, чтобы тут же отскочить от взмаха когтистой лапы, а «белка» тем временем, само собой, успела удрать из-под прицела. Пришлось откатиться в кусты и залечь там, высматривая противника и одновременно пытаясь уследить за кошачьей дракой. За Тишша он не сильно волновался, шкура у того была крепкая, зубы и когти тоже, к тому же второй корлисс все-таки был помельче — а вот невидимая противница его изрядно беспокоила. Тем более что он не помнил таковых среди своих врагов. А для наемника на задании она действовала уж слишком в открытую. Будь у нее лук и стрелы, или тем более один нож — можно было бы легко остановить ее, не покалечив. Но подставляться под стрелку ему как-то совершенно не хотелось. Равно как и стрелять в человека, который — пока — ничего особенного ему не сделал…
Поэтому, когда за спиной раздался почти неслышимый щелчок, он успел выполнить любимый трюк Тишша — действуя только на слух, перекувыркнуться, кубарем прокатиться под ноги, сшибая противника, и прижать его всем весом к земле.
Рыжая воинственно вздернула нос.
— Что, справился, да?
— Слюшай, дарагая, — возмутился ЭрТар, — ты воровать мой сапог, твой кошка бить мой кошка, ты стрэлять мой куртка, какие вопросы, ннэ?
— А ты… вы оба! Пришли на наше место! И ловили нашу рыбу! — запальчиво возразила рыжая.
— Прихады пэрвый — садыс первый, рыба паймал — твой рыба, — до ЭрТара не сразу дошло, чем она недовольна. — Прихады к нам — мэсто для всех, рыба для всех, пачэму нэт?
Рыжая начала вырываться.
— Вот еще, делить свою полянку с… с какой-то облезлой сорокой и ее облезлым кошаком!
— Пачиму такой злой дэвачька, лес для всэх человэк, рыба для всэх человэк, я идти мимо… — ЭрТар замолчал, поняв, что его озадачивает в последние пару минут. — И дажэ кот не дерет кот! Прихады костер, гост’ будеш!
Рыжая от удивления даже перестала дергаться. С полянки и правда не доносилось звуков кошачьей битвы.
— Они там убили друг друга, что ли… — потерянно прошептала она.
— Пашлы, дарагой гост, пасмотрим кошка!
ЭрТар легко поднялся на ноги, подавая руку девчонке. Но та вскочила сама, смешно наморщив нос и сделав вид, что не заметила этого жеста уважения к слабому полу.
Картинка, которую они увидели на поляне, была на удивление мирной. Корлиссы, свернувшись среди взрытой травы, неторопливо вылизывали друг другу подранные бока и уши. Второй и правда был мельче и рыжее.
ЭрТар присмотрелся к кошакам и наконец спросил, даже забыв коверкать слова:
— Он у тебя… девка, что ли?
— Сам ты девка! — набычилась рыжая. — Это мой боевой товарищ. Будешь ее оскорблять, получишь нож под ребра!
ЭрТар картинно схватился за бок, изображая, что нож уже там торчит. По самую рукоять.
...А сапоги так и остались висеть на дереве до утра.
Автор: ОК Цветок Камалейника 2015
Бета: ОК Цветок Камалейника 2015
Форма: проза
Размер: мини, 1204 слова
Персонажи: ЭрТар, Тишш, ОЖП
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: В теплый солнечный день может случиться все, что угодно.
Размещение: после деанона, с разрешения автора
Стоял теплый, солнечный день. В листве пели птички, по траве скакали солнечные зайчики — словом, все, что нужно для того, чтобы случилась какая-то пакость. Впрочем, Тишш об этом не думал. Его шкуру славно и уютно пригревало солнце, прозрачный ручей урчал под боком, рыба в воде била хвостами — и оставалось только сообразить какой-нибудь ужин, достойный благороднейшего из корлиссов, чтобы жизнь окончательно стала прекрасна.Тишш не любил воду, но, право слово, когда жирная и свежая еда плещется буквально у тебя под носом — не идти же охотиться на зайцев. Еще скажите, на мышей. Тишш лениво встал, потянулся, заскрежетав когтями об камни, зевнул и неторопливо направился к воде. Пару минут спустя крупная рыбина уже билась на берегу. Корлисс посмотрел на нее, брезгливо отряхивая мокрые лапы — а потом прыгнул сверху, придавив, и рыба биться перестала. Можно было начинать трапезу. Но в этот самый миг у берега что-то подозрительно плеснуло. Еще одна рыба? Еще больше? Может, стоит ее поймать? Тишш поднял голову. Это нужно было проверить!
Но у берега не было большой рыбы. Никакой рыбы не было. Просто взбаламученная вода. Тишш потрогал ее лапой, потом отступил, недовольно мявнув.
Но когда он вернулся на место, где, как он помнил, валялась добыча — рыбы не было и там. Корлисс понюхал землю. Она совершенно точно была здесь. А потом… пропала, как будто ее кто-то съел. Он недоуменно обнюхал землю вокруг. Но чужих запахов — а тем более, посторонних свежих запахов! — не было. Хозяин по-прежнему сидел на пригорке, хорошо видимом отсюда. И он никак не мог бы так быстро добежать сюда, схватить рыбу и убежать. Тем более неслышно — люди ведь всегда топают, как медведи. Тишш посмотрел наверх — вдруг там сидит, издевательски каркая, подлая крупная птица с его рыбой в когтях? В глаза ему плеснуло солнце, и отважный корлисс обиженно завыл, пряча морду в лапы.
ЭрТар отвлекся от починки дорожной куртки. На берегу происходило что-то неладное — хотя навряд ли серьезное. Иначе бы Тишш не жаловался на жизнь, а уже несся скачками сюда в поисках спасения. Неужто меховой приятель опять, разыгравшись, засыпал себе глаза песком, как на прошлой неделе? Стоило, пожалуй, проверить, а то и спасти его от неведомой угрозы.
Но на берегу не нашлось ничего подозрительного. Только Тишш, по-прежнему печально завывая, нюхал ничем не примечательный клочок земли.
ЭрТар пожал плечами и вернулся к месту временной стоянки. Но на подходах к ней он вдруг понял — что-то не так. И это «не так» случилось прямо за его спиной в те считанные минуты, пока он ходил на берег. «Я так и знал», — мелькнуло в его голове, пока он быстро-быстро обшаривал полянку взглядом.
Точно.
На месте не было дорожных сапог, поставленных у самого костровища. И была сбита палка, которой он размешивал похлебку в котелке, а потом аккуратно поставил ее, прислонив чистым концом к рогульке. Какой-то на редкость избирательный воришка. Избирательный и глупый. Но при этом быстрый и ловкий. Что за напасть, в самом деле!..
В кроне соседнего дерева что-то шорохнулось, и ЭрТар дернулся, по привычке хватаясь за мыслестрел.
Но там, высоко-высоко над землей, на кончике самой тонкой ветки болтались… его собственные сапоги. Причем болтались, непонятно на чем держась.
— Тишш, ко мне, — негромко позвал он.
Едва слышно шевельнулась трава, и корлисс образовался возле его ноги, принюхиваясь… и вдруг, неожиданно и непривычно, совершенно по-кошачьи зашипел, прижимая уши.
В какой-то момент ЭрТару показалось, что у него двоится в глазах. С другой стороны полянки из кустов на него посмотрел…второй Тишш. А Тишш-первый шипел на него. Или…который из них первый, а который — второй?.. ЭрТар с подозрением глянул на Тишша, который стоял у его ноги и распушился, кажется, в два раза против обычного. Тишш как Тишш.
Но корлисс, сколько бы его ни было штук, не смог бы затащить его сапоги на дерево. Скорее всего, это сделал… хозяин второго. И он явно был где-то рядом — судя по тому, что второй корлисс не торопился убегать, а медленно, по шажочку, с ворчанием подходил все ближе. В этот момент за спиной, в кроне могучего дуба, едва слышно хрустнула ветка — и ЭрТар рывком развернулся туда, наводя мыслестрел на неведомого противника. Коты между собой разберутся как-нибудь сами.
На широченной ветке, вжавшись в нее и почти сливаясь с корой, сидела девчонка, рыжая, как белка. Если бы она только что не шевельнулась, он бы легко мог ее не замечать еще долго, несмотря на весь свой лесной опыт.
— Значит, так, — миролюбиво сказал ЭрТар, впрочем, на всякий случай не опуская мыслестрела: благо, его брат, пусть и поплоше, красовался на рукаве дорожной куртки этой… белки. — Ты отзываешь своего зверя и слезаешь вниз. А я в тебя не стреляю. Как тебе такой договор?
— Не годится, — уверенно ответила «белка». — А если так: ты мне свой мыслестрел, я тебе твои сапоги, а мо…мой зверь не съедает вас с вашим котиком?
ЭрТар ответить не успел: у него за спиной с утробным мрявом и шипением сцепились два корлисса. Он обернулся, чтобы тут же отскочить от взмаха когтистой лапы, а «белка» тем временем, само собой, успела удрать из-под прицела. Пришлось откатиться в кусты и залечь там, высматривая противника и одновременно пытаясь уследить за кошачьей дракой. За Тишша он не сильно волновался, шкура у того была крепкая, зубы и когти тоже, к тому же второй корлисс все-таки был помельче — а вот невидимая противница его изрядно беспокоила. Тем более что он не помнил таковых среди своих врагов. А для наемника на задании она действовала уж слишком в открытую. Будь у нее лук и стрелы, или тем более один нож — можно было бы легко остановить ее, не покалечив. Но подставляться под стрелку ему как-то совершенно не хотелось. Равно как и стрелять в человека, который — пока — ничего особенного ему не сделал…
Поэтому, когда за спиной раздался почти неслышимый щелчок, он успел выполнить любимый трюк Тишша — действуя только на слух, перекувыркнуться, кубарем прокатиться под ноги, сшибая противника, и прижать его всем весом к земле.
Рыжая воинственно вздернула нос.
— Что, справился, да?
— Слюшай, дарагая, — возмутился ЭрТар, — ты воровать мой сапог, твой кошка бить мой кошка, ты стрэлять мой куртка, какие вопросы, ннэ?
— А ты… вы оба! Пришли на наше место! И ловили нашу рыбу! — запальчиво возразила рыжая.
— Прихады пэрвый — садыс первый, рыба паймал — твой рыба, — до ЭрТара не сразу дошло, чем она недовольна. — Прихады к нам — мэсто для всех, рыба для всех, пачэму нэт?
Рыжая начала вырываться.
— Вот еще, делить свою полянку с… с какой-то облезлой сорокой и ее облезлым кошаком!
— Пачиму такой злой дэвачька, лес для всэх человэк, рыба для всэх человэк, я идти мимо… — ЭрТар замолчал, поняв, что его озадачивает в последние пару минут. — И дажэ кот не дерет кот! Прихады костер, гост’ будеш!
Рыжая от удивления даже перестала дергаться. С полянки и правда не доносилось звуков кошачьей битвы.
— Они там убили друг друга, что ли… — потерянно прошептала она.
— Пашлы, дарагой гост, пасмотрим кошка!
ЭрТар легко поднялся на ноги, подавая руку девчонке. Но та вскочила сама, смешно наморщив нос и сделав вид, что не заметила этого жеста уважения к слабому полу.
Картинка, которую они увидели на поляне, была на удивление мирной. Корлиссы, свернувшись среди взрытой травы, неторопливо вылизывали друг другу подранные бока и уши. Второй и правда был мельче и рыжее.
ЭрТар присмотрелся к кошакам и наконец спросил, даже забыв коверкать слова:
— Он у тебя… девка, что ли?
— Сам ты девка! — набычилась рыжая. — Это мой боевой товарищ. Будешь ее оскорблять, получишь нож под ребра!
ЭрТар картинно схватился за бок, изображая, что нож уже там торчит. По самую рукоять.
...А сапоги так и остались висеть на дереве до утра.
@темы: Тексты, I этап, G—PG-13, ОК-2015, ОК Цветок Камалейника 2015
-
-
08.11.2015 в 00:32-
-
08.11.2015 в 17:00"Восемнадцатая колыбельная" - ух, ты ж блин! Аж до мурашек. Очень хорошая, хоть и грустная вещь.
Ну, так и канон, прямо скажем, невеселый - самая жесткая книга у Громыка, имхо.
"Сказки про сороку" - очен мило и аутентично
"Удачная рыбалка" - улыбнуло
-
-
10.11.2015 в 22:25и улыбайкаTikky, а мы и рад старатса для наш читатэл'!
Очень хорошая, хоть и грустная вещь.
автар вам спасыбы перэдаёт, гаварыт, эщо напышет. Книжка распалагаэт. Лучше грустный исторый с плахой фынал, чэм птышка на краггу натягыват'
Сказкы и кошка сам лубит', да. Заходыте к нам эщё!
-
-
10.11.2015 в 23:18Драматично и пробирающе *-*
-
-
14.11.2015 в 15:38Славься, Невеста — вот вроде бы, ничего страшного не написано, а дрожь пробирает. Круто!
-
-
14.11.2015 в 23:24