Скачать все: *.doc | *.epub | *.txt | *.fb2
Вывернуть наИзнанку
Код выкладки
Вывернуть наИзнанку
Название: Из Джунглей
Автор/Переводчик: ОК Дом, в котором... 2015
Бета: ОК Дом, в котором... 2015
Форма: проза
Размер: миди, 4085 слов
Пейринг/Персонажи:
Категория: слэш
Жанр: повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: ...и есть Джунгли. Джунгли тянутся в Наружность, оплетают весь Дом изнутри и снаружи и проваливаются в своей горячей, пахнущей зверьем темноте куда-то, куда Ральфу хода нет.
Размещение: со ссылкой на командную выкладку
Автор/Переводчик: ОК Дом, в котором... 2015
Бета: ОК Дом, в котором... 2015
Форма: проза
Размер: миди, 4085 слов
Пейринг/Персонажи:
Ральф
/Чёрный Ральф, или Р Первый.
Ненавидит свою кличку. Одевается в чёрное.
«У него очень мрачное, злодейское лицо — у настоящих злодеев таких не бывает. Только в кино, в самых старых фильмах. И он даже не думает седеть или лысеть, хотя проработал здесь уже… лет тринадцать, не меньше. Очень стойкий человек.»
Густые брови, «клювастое лицо». (© Сфинкс)
На левой руке нет двух пальцев, и он носит специальную перчатку, чтобы слегка это замаскировать.
Всегда крайне порядочен со своими подопечными, до последнего отстаивает их интересы. По-настоящему благороден, самоотвержен, не терпит хитростей, уловок, обмана. Справедлив, тактичен, умён, великодушен, отважен, любопытен, очень наблюдателен. Расшифровывает надписи на стенах Дома, кроме того, несколько раз сам пробовал выбираться по ночам и писать.
«Ральф редко когда ощущал себя таким молодым, как в ночи вылазок с баллончиком краски. Баллончик и фонарик, больше для этого занятия ничего не требовалось. Это стало намного легче делать, когда он переселился на второй этаж, но тогда же его дважды чуть не застали врасплох, и он перестал вносить свою лепту в прозвища Дома, опасаясь, что рано или поздно его разоблачат.»
Понимает, что Дом обладает тайнами, и — единственный из взрослых — стремится разобраться в них.
После кровавой бойни в Доме намеренно выбрал себе «самых странных и самых опасных» воспитанников.
После возвращения из длительного — полгода — отпуска, сам того не осознавая, перепрыгивает на Изнанку.
Единственный из воспитателей, ночевал на втором этаже и, таким образом, находился на круглосуточном дежурстве.
Помог вызволить Лорда из психушки и вернуть его в Дом.
Несколько раз спасал Стервятника. Первый раз — после смерти его брата, второй — когда от Старика узнал, что Крёстная приходится бабкой Рексу и готовится к его отправке из Дома.
За благородство и отвагу нелюбим Слепым и Сфинксом.
На Изнанке принял на себя пожизненную обязанность сторожа Дома и стал воспитывать маленькую Крёстную как родную дочь.
Ненавидит свою кличку. Одевается в чёрное.
«У него очень мрачное, злодейское лицо — у настоящих злодеев таких не бывает. Только в кино, в самых старых фильмах. И он даже не думает седеть или лысеть, хотя проработал здесь уже… лет тринадцать, не меньше. Очень стойкий человек.»
Густые брови, «клювастое лицо». (© Сфинкс)
На левой руке нет двух пальцев, и он носит специальную перчатку, чтобы слегка это замаскировать.
Всегда крайне порядочен со своими подопечными, до последнего отстаивает их интересы. По-настоящему благороден, самоотвержен, не терпит хитростей, уловок, обмана. Справедлив, тактичен, умён, великодушен, отважен, любопытен, очень наблюдателен. Расшифровывает надписи на стенах Дома, кроме того, несколько раз сам пробовал выбираться по ночам и писать.
«Ральф редко когда ощущал себя таким молодым, как в ночи вылазок с баллончиком краски. Баллончик и фонарик, больше для этого занятия ничего не требовалось. Это стало намного легче делать, когда он переселился на второй этаж, но тогда же его дважды чуть не застали врасплох, и он перестал вносить свою лепту в прозвища Дома, опасаясь, что рано или поздно его разоблачат.»
Понимает, что Дом обладает тайнами, и — единственный из взрослых — стремится разобраться в них.
После кровавой бойни в Доме намеренно выбрал себе «самых странных и самых опасных» воспитанников.
После возвращения из длительного — полгода — отпуска, сам того не осознавая, перепрыгивает на Изнанку.
Единственный из воспитателей, ночевал на втором этаже и, таким образом, находился на круглосуточном дежурстве.
Помог вызволить Лорда из психушки и вернуть его в Дом.
Несколько раз спасал Стервятника. Первый раз — после смерти его брата, второй — когда от Старика узнал, что Крёстная приходится бабкой Рексу и готовится к его отправке из Дома.
За благородство и отвагу нелюбим Слепым и Сфинксом.
На Изнанке принял на себя пожизненную обязанность сторожа Дома и стал воспитывать маленькую Крёстную как родную дочь.
Стервятник
Рекс, сиамский близнец Макса. Ему при разделении досталась нога, которая могла бы быть у брата. После смерти Макса (носившего кличку Тень) спасён от сумасшествия Ральфом, носит вечный траур по брату.
Вожак третьей группы (Птицы). Прыгун. Выращивает кактусы и имеет о них весьма обширные познания. На прогулки по Дому и во время визитов в Четвёртую берёт с собой свой любимый кактус — Луиса.
Высокий, хромой, часто мучается от болей в костях ноги.
Любит ключи, особенно бесполезные. Носит в ушах много серёжек, надевает на себя вычурные украшения. Отращивает ногти, делает маникюр чёрным лаком, подводит глаза. Пальцы унизывает перстнями так, что они почти не сгибаются.
Внешность: нос крючком, длинные волосы цвета соломы или чуть темнее (которые он иногда заплетает в косу), острый подбородок, крупные красные дёсны, жёлтые «сатанинские» глаза.
Очень изысканно ведёт себя, безукоризненно вежлив, дипломатичен, целомудрен, щедр, тактичен, никогда не забывает добра, которое ему сделали. Приходит на помощь окружающим. Пахнет мятой и ацетоном, чистоплотен, изящен, культурен. Бережёт рисунки Леопарда на стенах — подмазывает их эмульсией, чтобы не осыпались.
Находится в некоем духовном вакууме — ему не с кем поговорить о музыке, о живописи. Любит картины Босха, сравнивает с ними окружающую действительность.
Ходят слухи, что он спит в гробу.
Умеет подделывать почерк и взламывать замки. Внук Крёстной и наследник огромного особняка, доставшегося ему от деда, судя по всему, тем самым хотевшего насолить своей жене. Был отправлен вместе с братом в Дом почти с самого рождения. Его мать покончила жизнь самоубийством в 19 лет, сведений об отце Стервятника нет. В конце книги получает шестерёнку от часов в дар от Лорда и отправляется на новый круг.
Вожак третьей группы (Птицы). Прыгун. Выращивает кактусы и имеет о них весьма обширные познания. На прогулки по Дому и во время визитов в Четвёртую берёт с собой свой любимый кактус — Луиса.
Высокий, хромой, часто мучается от болей в костях ноги.
Любит ключи, особенно бесполезные. Носит в ушах много серёжек, надевает на себя вычурные украшения. Отращивает ногти, делает маникюр чёрным лаком, подводит глаза. Пальцы унизывает перстнями так, что они почти не сгибаются.
Внешность: нос крючком, длинные волосы цвета соломы или чуть темнее (которые он иногда заплетает в косу), острый подбородок, крупные красные дёсны, жёлтые «сатанинские» глаза.
Очень изысканно ведёт себя, безукоризненно вежлив, дипломатичен, целомудрен, щедр, тактичен, никогда не забывает добра, которое ему сделали. Приходит на помощь окружающим. Пахнет мятой и ацетоном, чистоплотен, изящен, культурен. Бережёт рисунки Леопарда на стенах — подмазывает их эмульсией, чтобы не осыпались.
Находится в некоем духовном вакууме — ему не с кем поговорить о музыке, о живописи. Любит картины Босха, сравнивает с ними окружающую действительность.
Ходят слухи, что он спит в гробу.
Умеет подделывать почерк и взламывать замки. Внук Крёстной и наследник огромного особняка, доставшегося ему от деда, судя по всему, тем самым хотевшего насолить своей жене. Был отправлен вместе с братом в Дом почти с самого рождения. Его мать покончила жизнь самоубийством в 19 лет, сведений об отце Стервятника нет. В конце книги получает шестерёнку от часов в дар от Лорда и отправляется на новый круг.
Категория: слэш
Жанр: повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: ...и есть Джунгли. Джунгли тянутся в Наружность, оплетают весь Дом изнутри и снаружи и проваливаются в своей горячей, пахнущей зверьем темноте куда-то, куда Ральфу хода нет.
Размещение: со ссылкой на командную выкладку
Лампочка зеленая, качается под потолком, режет глаза и раздражает. Голова заболит, мрачно думает Стервятник и целое мгновение примеривается швырнуть в нее чем-нибудь, да хоть бы и футляром от чьих-то очков, валяющимся на подоконнике. Футляр легкий, вряд ли разобьет, но попробовать можно.
Лампочка качается под потолком от сквозняка из распахнутой форточки, бросает длинные уродливые тени на стены, штукатурка тоже кажется зеленой. Тень Стервятника похожа на огромную горбатую птицу, вытянувшую шею, сам он — на несвежий труп с глубоко запавшими глазами. Это он обнаруживает, проходя мимо зеркала, чудом не расколотого зашедшимся здесь вчера в истерике Крысенком. Даже забавно, насколько соответствует истине — примерно так Стервятник себя и чувствует.
Футляр он бросает обратно на подоконник, так и не запустив им в лампочку (он, правда, стукается о стекло и падает на пол, куда-то под батарею; кому надо — найдет), бредет дальше по коридору, размеренный стук его трости — как звук капель в клепсидре. Словно отсчитывает мгновения до чего-то, что неизбежно произойдет.
Стервятник останавливается на углу, вытаскивает из кармана черный маркер — и долго старательно рисует плеть плюща, обвивающую стену, с крупными, острыми даже на вид листьями, поблескивающими в свете лампочки темно-зеленым, словно мокрым после дождя. В задумчивости Стервятник касается кончиком маркера нижней губы, оставляя на ней темную полоску, и снова возвращается к рисунку. Плющ заполняет все пространство угла, обвивает чужие надписи, душит их, цепкой плетью охватывая поперек живота схематичный темный силуэт, набросанный кем-то раньше, выползая у него из-за плеча, обвиваясь вокруг его шеи.
Еле слышный шелест стержня маркера по стене похож на шелест крыльев большой птицы.
Стервятник продолжает рисовать, даже слыша за спиной шаги. Даже узнавая их. Одно это, то, что он остается здесь, по правде говоря, подсказка гораздо большая, чем та, которую стоило бы давать Ральфу.
А уж вместе с плющом…
По правде говоря, это всему Дому подсказка гораздо большая, чем стоило бы. Но Стервятника это не беспокоит — все, что его интересует — это чтобы понял тот, кому это послание предназначено.
Стервятник резче обозначает изгиб стебля и оборачивается.
Ральф, стоящий в нескольких шагах у него за спиной, не смотрит на него — смотрит на плющ. А вот Стервятник на него глядит, пока его рука с зажатым в ней маркером, чертит по стене отростки-усики, высовывающиеся из бесчисленных «Р», которые бегут по стенам, как торопливые жуки. На пальцах поблескивают чешуей, цветами в этом плюще перстни, которые Стервятник носит во множестве.
— Здравствуйте, — отчетливо говорит Стервятник, глядя в упор. И Ральфу все-таки приходится на него взглянуть.
Ральф смотрит молча. Его лицо кажется потемневшим и постаревшим, наверное, от света или от бессонницы. Ну а Стервятник себя видел в зеркале — тоже под стать.
Стервятник закрывает маркер со щелчком, сует его в карман. Из кармана уже торчит кружевной платок, странно уместный рядом с этим маркером.
Обратно они с Ральфом идут бок о бок, молча. Единственное, что нарушает тишину — все тот же мерный стук трости, да хриплое дыхание.
— До свидания, — вежливо говорит Стервятник у дверей третьей, заплетенной изнутри растениями, (открытая дверь — как проем пещеры, ведущей в джунгли; оттуда тянет сладковатым горячим запахом слишком многих растений, как сырым мясом, кажется, если Стервятник шагнет внутрь, то темнота внутри его сожрет, хоть он и сам из таких, жителей джунглей). Сейчас дело не в привычной подчеркнутой его лояльности (благодарности) к Ральфу. Они оба знают, что дело не в том. Ральф не говорит ни слова.
Для Ральфа Дом — един в трех лицах. Есть Дом Наружности, окруженный Расческами, который требуется поддерживать приличным для тех, кто приходит извне. Для чужих матерей, бабушек, старших сестер (женщины приходят в Дом почему-то чаще мужчин)… Ральф, по правде сказать, не слишком хорошо с ним знаком. С этим Домом ведут дела Акула и иные из воспитательниц — но не Ральф.
Есть Дом, который Ральф знает хорошо и частью которого является. Дом подростков, живущих в нем (с Домом воспитателей Ральф знаком еще хуже, чем с Домом Наружности).
И есть Джунгли. Джунгли тянутся в Наружность, оплетают весь Дом изнутри и снаружи и проваливаются в своей горячей, пахнущей зверьем темноте куда-то, куда Ральфу хода нет. Джунгли темны всегда, даже в самый солнечный день, они полны птичьих криков и звериных голосов. У них свой вожак, не имеющий никакого отношения к вожаку Дома. Джунгли темной пеленой накрывает тень от крыльев Стервятника, с ним они входят в помещение и с ним — его покидают.
И все же Джунгли никогда еще не являлись на свет так явно и зримо, как этой ночью, когда Ральф стоит за плечом Стервятника и глядит на растение, плетью ползущее по стене из-под кончика его маркера, оплетающее другие рисунки. Когда длинный изогнутый усик высовывается из-за плеча темного силуэта, который — Ральф вычислил уже давно — обозначает его самого, Ральф чувствует себя так, словно такой же сейчас оплетает в реальности его плечи.
Взгляд Стервятника похож на этот усик, его глаза, бледно-желтые и прозрачные — как две луны, качающиеся над Джунглями. Тихое звяканье ключей, сопровождающее каждое его движение, похоже на звук льющейся где-то в глубине зарослей воды. Когда Стервятник шагает рядом с ним, тени Джунглей стелются следом, прячутся в его собственной длинной и черной тени, пляшут по стенам вокруг. От гнусной зеленой лампочки иллюзия только усиливается.
Когда за Стервятником закрывается дверь третьей, Джунгли словно втягиваются в щели под ней, между ней и косяком, в замочную скважину. Сочатся, как черная вода, Ральф глядит, как прячутся расползшиеся по стенам узорные тени папоротников и лиан, как скользит, словно вдох (мысль? сон?), какое-то создание, тоже сплетенное из игры света, как, наконец, последним за дверь беззвучно уходит человеческая тень. Не Стервятника, слишком, до нелепости до него похожая, чтобы быть его тенью. За мгновение до того, как она исчезает в темноте третьей, Ральф ее узнает. Его, Тень.
На этом, в общем, все и кончается — Джунгли уходят за тем, кто приводит их с собой, и Ральф стоит посреди коридора дома, один в полумраке, с этой гнусной и прозрачно(призрачно)-зеленой лампочкой. И Дом как Дом (Ральф привык к нему так, что эти стены, полы, это дыхание за дверями кажутся ему привычными и обыденными).
А потом Ральф подбирает чей-то футляр из-под очков, валяющийся на полу, и швыряет его в эту раздражающую лампочку, вышибая ее из патрона со звоном и слепящей вспышкой. Он стоит в темноте, вслушиваясь в скрип приоткрытой форточки, перед глазами плывут цветные круги, где-то здесь разбросаны стекла (плевать на стекла, Крысы даже лезвиями еще не зарезались, ничего), и в этой кромешной темноте Ральф слышит ветер в листве Джунглей и чей-то тихий смешок.
Странным образом это успокаивает.
За завтраком Табаки не дает никому есть. Он разоряется на всю столовую, обнаружив по пути в нее обвивший стену плющ, стрекочет про то, что плющ — символ любви, потому что когда мы рисуем сердечко, мы на самом деле рисуем листочек плюща…
— Или задницу, — говорит бессердечный Сфинкс, тоже где-то слыхавший про то, что такое на самом деле сердечки, и Табаки заходится от возмущения и на всю столовую клянется, что дело тут именно что в любви.
Сфинкс смеется и отмахивается протезом, не спорит, так что Табаки остается вещать в одиночестве. Все в Доме уже знают, что когда на него находит, лучше позволить ему высказаться, иначе потом не отвяжешься — к тому же часто Табаки говорит по-настоящему здравые вещи… в рамках Дома, конечно, здравые, такие, как Курильщик, убеждены, что он несет чепуху.
Табаки трещит до тех пор, пока не смеется Стервятник, сидящий за соседним столом, вполоборота глядя на него. Неожиданно громко, прикрывая худой, увитой перстнями, как плющом, рукой глаза, показывая яркие десны. Тогда столовая притихает по-настоящему — к Табаки все давно уже привыкли, но Стервятник никогда не смеется на глазах у всех (большее, чего от него можно добиться прилюдно — чуть насмешливая усталая улыбка). Даже его группа смотрит на него с изумлением и почти восторженным обожанием, словно он вдруг отмочил какой-то невообразимый фокус, на который до него никто никогда не отваживался. Стервятник не обращает на них внимания.
Табаки, глядя на это, открывает рот, закрывает обратно, издает странный звук, как вхолостую работающий мотор, и расплывается в улыбке. Сует в карман котлету, зажатую между кусками хлеба и капающую жиром, выворачивает из-за стола и катится прямиком к Стервятнику, который подвигается, давая место рядом с собой.
Из столовой они выходят вместе, Стервятник чуть клонится вбок, Табаки от полноты чувств едет не по прямой, а какой-то змейкой, то и дело задевает кого-нибудь своей коляской.
До Ральфа новости о произошедшем в столовой доходят довольно быстро — все сплетни, кроме тех, к которым не допускаются воспитатели, даже он, стекаются к нему так или иначе, ручьями, сливающимися в одну мутную реку знаний о Доме.
В какой-то момент он почти жалеет, что не был в столовой сам, проходит даже до угла, словно невзначай, на самом деле — взглянуть на плющ еще раз. Ральф не уверен, что правильно понимает. По правде сказать, он не уверен, что вообще хоть что-то понимает.
Когда он идет обратно, Стервятник стоит у окна, спиной к коридору и к двери своей комнаты, глядя на двор. Снаружи льет дождь, все серое и буровато-коричневое, по стеклу стекают струи, и в них Ральф видит отражение лица Стервятника, бледного, почти белого, неестественно удлиненного, словно это из-за окна, снаружи, заглядывает в коридор призрак. Тень. В то мгновение, когда Ральф почти окончательно уверяется, что это не может быть лицо Стервятника, он видит, как медленно смаргивают круглые глаза-луны Джунглей. Ральф встречается с ним взглядом так, словно они стоят лицом к лицу.
Стервятник глядит на него так же в упор, как и прошлой ночью.
— В чем дело? — спрашивает Ральф довольно резко.
Стервятник отрицательно качает головой, не отводя взгляда. Ральф не вполне уверен, что это — непроизнесенное «ни в чем» или просто обозначается нечто, на что ответа нет.
Шум дождя сливается для него с шелестом Джунглей.
Сон тяжелый и душный.
В этом сне Стервятник идет по коридору, побрякивая ключами в связке. Он отпирает двери одни за другими, почти не задерживаясь. Вот дверь, из которой тянет сырым и горячим запахом Джунглей. Вот дверь, из которой веером разбегаются по коридору тени. Вот дверь — и она затопляет коридор в темноте, заливает его до самого потолка, и в ней, в этой темноте, снова слышится короткий смешок — и звяканье перебираемых ключей. Подбираемых отмычек.
Осталась последняя дверь, и Ральф не знает, что будет, когда Стервятник откроет и ее, но хорошо знает, что не хочет, чтобы это случилось.
Стервятник усмехается в темноте, и отмычка вскрывает последний замок.
Из этой двери не выходит ничего. Но внутрь хлещет темнота, хлещет смех в ней, тени и растения, взлетают по косяку, оплетают все вокруг.
Ральф просыпается как выныривает из темной бурлящей воды. Наполненный ей, окутанный ветвями. За окном плывет полная золотистая луна.
Все начинается с вальса, за которым Стервятник наблюдает, сидя на стуле, щурясь сквозь цветные оранжевые стекла очков. Его рука лежит на набалдашнике трости, мерно поглаживает его ласкающим движением. Рядом возится Слон, за которым Стервятник приглядывает, пока остальные из третьей помогают воспитателям украшать актовый зал.
Все начинается с вальса, а вальс начинается с разрозовевшейся и повеселевшей от готовящегося праздника Блондинки. Она, кокетничая, обращается к Ральфу с предложением потанцевать, потому что… кажется, он ей нравится. (Хотя точно в этом не могут быть уверенными ни сам Ральф, и никто из жителей Дома, они не слишком хорошо понимают людей Наружности, а Блондинка принадлежит Наружности чуть ли не больше всех.) И он, в конце концов, тут единственный молодой мужчина.
И он абсолютно не умеет танцевать вальс. Стервятник лениво наблюдает за ними, бестолково топчущимися посреди актового зала, абсолютно не попадая в ритм, льющийся из хрипловатых и то и дело взревывающих колонок (честно говоря, Стервятник не понимает, что во время венского вальса может реветь, но колонкам удается).
Честно говоря, чем дальше он смотрит, тем больше раздражается — вальс — несложный, но все же красивый танец, глядеть, как его превращают в нелепую возню, его сердит. Стервятник не выдерживает как раз, когда мелодия почти заканчивается, и Ральф почти готов сбежать от партнерши.
— Не так! — довольно резко говорит он и сдвигает яркие свои очки на кончик крючковатого носа. — Вы неправильно ведете!
— А как надо? — кокетливо спрашивает Блондинка, цепко держась за рукав Ральфа. Не то, чтобы это веселое, пришедшее из Наружности кокетство предназначалось Стервятнику — оно достается ему просто так, потому что Блондинка стреляет им по площадям.
— Во-первых, руки, — помедлив, неохотно говорит Стервятник. Его трость взлетает вверх (сам он не поднимается с места), указывая на ошибки. Музыка смолкает окончательно, но Стервятник едва бросает взгляд на вертящегося рядом с колонками Ангела, и вальс немедленно начинает играть снова.
Стервятник поучает их, бесцеремонно тыкая тростью, как детей, стукая их концом трости по ногам и отбивая ей же ритм.
— Ну? — сварливо говорит он, — Шаг, шаг, шаг, раз-два-три, ррруки держите выше…
Блондинка, кажется, сама уже жалеет, что согласилась его слушать. Ральф, кажется, забавляется — даже кончик трости, тыкающий его в кроссовок сбоку, поправляя постановку ступни, и то кажется ему предпочтительней бессмысленной возни-танца.
— Безнадежно, — со вздохом заключает Стервятник и поднимается с места, отставляя свою трость. — Дайте, я сам покажу, как нужно вести.
— Может быть, не стоит? — с неохотой спрашивает Блондинка.
— Жизненно необходимо, — твердо говорит Стервятник. (К ночи нога разболится невообразимо, но ведь только к ночи.)
Слон принимается хныкать, когда он отходит, и Стервятник возвращается обратно, стаскивает с носа яркие очки и цепляет на нос ему, так что он мигом притихает, с восторгом оглядываясь вокруг.
— Позвольте, — вежливо говорит Стервятник, аккуратно снимая руку Блондинки с плеча Ральфа. Она, кажется, считает, что Стервятник собирается танцевать с ней, но он поясняет — следовать за партнером довольно просто, вести сложнее. Показывать он собирается в основном Ральфу.
Стервятник чуть ниже ростом, ногти руки, которой он опирается на плечо Ральфа, выкрашены черным матовым лаком и кажутся твердыми, изогнутыми и острыми, как у громадной птицы. Вообще же его узкая белая рука на черной футболке Ральфа выглядит причудливым белесым побегом (плюща; оплетающим).
Когда ладонь Ральфа ложится ему на талию, Стервятник разом как-то выпрямляется, переставая привычно клониться на один бок; не деревенеет, а напротив — вроде как расправляется и разворачивается, как змея поднимается на хвосте с грацией естественной и само собой разумеющейся, смотрит, как и требуется, поверх его плеча. Жестом приказывает Ангелу запустить музыку с начала.
— Раз, — говорит Стервятник и делает первый шаг, чувствуя дыхание Ральфа в своих волосах. — Крепче держите, вы ведете. Не будете держать — как я узнаю, когда мне за вами следовать?
Ральф перехватывает его крепче, так что его рука, вопреки законам танца, становится практически металлическим поручнем, придерживающим Стервятника. Тот еле заметно улыбается. Не спорит — это он еще успеет поправить.
Стервятник считает вполголоса, чувствуя, как в ноге разгорается огонь. Поднимается вверх по бедру, до красноты в глазах. Надо бы остановиться, иначе ночью боль в костях сведет его с ума. Вместо этого он шагает в танце, подчеркнуто легко, следуя за рукой Ральфа (сам Ральф следует за его голосом). Стервятник считает и для себя — раз-два-три, и можно будет остановиться. Раз-два-три, и можно будет сесть. Раз-два-три…
— Поворот, — говорит Стервятник, — не сбивайтесь, следите сами.
Раз-два-три…
К тому моменту, как музыка кончается, Стервятник почти ничего не видит от боли, разбухшей и пульсирующей в ноге. Он стоит, перенеся почти весь вес на вторую, первой опираясь о землю только носком, обеими руками придерживаясь за Ральфа — подчеркнуто изящное, аккуратное движение, словно он просто закончил танец, а не силится не свалиться прямо здесь. В какое-то мгновение Ральф сдвигает руку, почти обнимая его, удерживая — он хорошо знает, что такое нога Большой Птицы, и что с ней может сделать танец.
— Еще раз, — говорит Стервятник, выпуская вздох из стиснутых зубов. — Для закрепления.
Третья глядит на него с беспокойством — уж они-то хорошо знают, как начинается приступ у их вожака, даже если Стервятник не говорит ни слова, даже если умудряется улыбаться, с усилием растягивая тонкие губы.
— Включай, — чуть заметно повышая голос, приказывает Стервятник. Его прикосновение к плечу Ральфа снова становится почти невесомым, он опускается на обе ноги.
Раз.
Два.
Три.
— Если ты плохо себя чувствуешь… — негромко говорит Ральф ему в висок. Он имеет представление о порядках Дома достаточное, чтобы не упомянуть громко, что Стервятнику может быть плохо.
— С чего вы взяли, что я плохо себя чувствую? — отзывается Стервятник с бесшабашным задором смертника. (По правде говоря, нога болит так, что примерно им он себя и чувствует.)
Ральф не отвечает. И — не предлагает больше остановиться, даже когда Стервятник, запутавшийся в необходимости слышать мелодию и отвечать ей, но не отвечать плачу собственных костей, на мгновение сбивается. К концу танца он и так почти повисает на Ральфе, с отчаянным усилием продолжая удерживать спину прямо и лицо, держать лицо тоже. Те, кто не знают его хорошо, не поймут ничего. Может быть, даже Ральф не понял бы, если бы Стервятник не чувствовал сам, как отяжелел и стал неуклюжей.
Ральф молчит и ведет его старательно, больше удерживая и готовясь подхватить, чем, в общем-то, танцуя.
После танца он выпускает его не сразу. Так, словно это Ральфу нужно это мгновение промедления, а не Стервятнику — вздохнуть-выдохнуть, решиться отойти от опоры, сделать шаг к оставленной трости.
«Не упасть бы», — отрешенно думает Стервятник, почти отталкиваясь от него.
Раз.
Два.
Трость ложится в ладонь на счет «три», и теперь он, по крайней мере, может быть уверен, что удержится на ногах, не в первый раз. Колено плачет, как ушибшийся Слон, но его нельзя утешить конфетой или яркой побрякушкой, его нельзя обмануть, и даже шикнуть на него нельзя. Так что Стервятник делает единственное, что можно — не обращает на него внимания, опускаясь на прежнее место.
Он ушел бы из зала совсем, вернулся бы в третью, положил холодный компресс на ногу — но с ним старательно, подчеркнуто все в порядке, и Стервятник не трогается с места. Мимоходом забирает свои очки у радостно болтающего что-то Слона, вручает ему взамен половину плитки шоколада, завалявшегося в кармане. Надевает очки, за ними почти не видно, открыты глаза или нет.
Стервятник закрывает. Вытягивает ногу, насколько это возможно, не привлекая внимания, затихает на прежнем месте.
Даже когда возня в зале заканчивается, и все расходятся, он не трогается с места. Разве что открывает глаза, глядит на третью, столпившуюся вокруг, сдвигая очки на кончик носа, и говорит им: приду попозже. Так что они уходят, уводя с собой перемазанного шоколадом Слона, а Стервятник остается сидеть в первом ряду, поглаживая кончиками пальцев трость.
Он не решается встать, сейчас нога немного успокоилась, но он знает — стоит только подняться, и ее заломит с новой силой. Чуть позже он все же встанет и дойдет до третьей — но только чуть позже, когда переведет дух. Или сможет обмануть себя, позабыв, как сильно болела нога, и как она заболит снова.
Вместо того чтобы встать, Стервятник откидывается затылком на спинку стула, закрывает глаза и, наконец-то, со вздохом облегчения, толком вытягивает ногу перед собой.
Дверь скрипит, открываясь, когда Стервятник почти умудряется убедить себя, что ничего страшного не будет, если он встанет. Что он запросто преодолеет коридор, отделяющий его от третьей.
Об этой скрипящей двери и о том, кто в нее сейчас заглядывает, Стервятник думает почти с ненавистью — он не любит, чтобы кто-то из посторонних был свидетелем его слабости. Правда, даже не пытается сменить позу — это привлечет еще больше внимания.
Потом он узнает шаги, гулко отдающиеся в пустом актовом зале. Ральф идет по проходу, останавливается перед ним. Стервятник по такому случаю даже глаза открывает, щурится на него сквозь очки. На самом деле — ужасное зрелище, Ральфу не идет быть оранжевым, словно запеченным в остром маринаде.
— Вставай, — говорит Ральф и протягивает ему руку. — Я тебя провожу.
Стервятник хмыкает и подает ему руку, милостивым движением дозволяя себя проводить. Когда Ральф ее сжимает, это отдается болью в пальцах — в них врезаются кольца. С опорой Стервятник поднимается довольно легко, опираясь только на одну ногу — и тут же, едва не обозлившись на самого себя за эту попытку самообмана, на одной все равно никуда не уйти, встает и на другую, едва не стонет от боли, выстреливающей из колена вверх, по позвоночнику.
Ральф перехватывает его за талию (Стервятник приваливается плечом к его плечу, тяжело и хрипло дыша, цепляется за него свободной рукой), принимая на себя вес, который должен лечь на больную ногу, медленно ведет по проходу к двери. Трость Стервятник сжимает в руке — сейчас она ему не нужна, сейчас его трость — Ральф.
В коридоре, по счастью никого нет, Стервятник не хотел бы, чтобы его видели в таком состоянии, когда он обвивает Ральфа, как плющ — стену.
Когда они останавливаются у двери в третью, Стервятник с усилием отстраняется от Ральфа, прислоняется спиной к стене рядом, пачкая черную одежду в мелу чьего-то небрежного рисунка. Входить он не спешит. Вместо этого глядит на Ральфа чуть насмешливо, но благодарит со спокойной и привычно нейтральной вежливостью, словно Ральф передал ему хлеб за столом.
Ральф стоит перед ним, заслоняя его собой — и коридор от него. Если бы кто-то прошел мимо, лица Стервятника они бы не увидели.
— Не думаю, что вам стоит еще пытаться, — говорит Стервятник, словно продолжая начатый разговор. — Мне кажется, у вас не получится танцевать как следует.
— Мне не показалось, что все было так уж ужасно, — замечает Ральф.
— Но и далеко не хорошо, — заверяет Стервятник.
Улыбка трогает уголки его губ, и Ральф касается этой улыбки подушечкой большого пальца. Стервятник не отстраняется и взгляда не отводит. Разве что, помедлив, стаскивает с носа очки, складывает их дужки и аккуратно убирает их в карман. Потом, с кивком, отстраняется от стены — и все-таки проскальзывает в дверь третьей.
Стервятник хромает по лестнице вниз, прямо посередине, его обтекает поток спешащих вверх и вниз. В углу губ у него торчит возмутительная по дневному времени самокрутка, набитая такой невообразимой дрянью, что и сам Стервятник не уверен в том, что из этого выйдет. Не сказать, чтобы его это волновало.
Он выходит на крыльцо, останавливается ненадолго, потом идет дальше — к дубу, растущему во дворе. Усаживается в траву, положив трость поперек колен, прислоняется спиной к бугристой коре, откидывается на нее затылком. Взглядом привычно находит окна третьей, распахнутые по летнему времени, рассеянно скользит им дальше.
Ральф стоит у окна своей комнаты, глядя вниз. Стервятник даже улыбнулся бы, но думает, что улыбки с такого расстояния будет, наверное, не видно. Вместо этого он приподнимает руку в коротком приветствии — если не знать, то и не заметишь.
Ральф не кивает и не машет рукой ему в ответ, хотя совершенно точно видит его. Стервятник, впрочем, и не настаивает.
Джунгли втекают в его комнату с наступлением ночи. Шелестом листвы, щебетом птиц и звуком струящейся воды. Горячей, жадной темнотой, в которой к нему подкрадывается Большая Птица Джунглей. Спархивает с ветки на ветку, искоса поглядывает глазами-лунами, постукивает по полу острыми когтями на лапах.
Птица приходит к нему по ночам и приносит с собой тысячи шумов и шелестов взамен дыхания спящего Дома. Иногда она просто садится у окна, вытягивая длинную лапу, и ведет длинные путаные разговоры, отхлебывая из принесенной с собой фляжки и из кружки Ральфа попеременно.
Эти разговоры, насмешливые, полные подсказок и обманов одновременно, цепляются один за другой, тянутся в темноту бесконечной звенящей цепочкой, вдоль которой Ральф идет, путаясь между деревьев, не уверенный, что сможет вернуться обратно. На цепочке он то и дело находит ключи — иногда к двери, скрывающей то, что произошло многие луны назад, иногда — к той, за которой лишь то, что может произойти. Птицу это забавляет, и в иные ночи она подвешивает на цепочку своих разговоров ключей так много, что Ральфу кажется — на этом все. Больше уж точно ни одной запертой двери не осталось. Но они всегда остаются.
В иные ночи, когда Птица приходит в дурном расположении духа, ключей нет вовсе. Ральф, впрочем, обычно не чувствует себя разочарованным — он знает, что они будут в следующий раз.
Бывают и другие ночи.
Тогда Птица спускается на землю со своих ветвей и приходит к Ральфу, а не к ночным разговорам и игре в отмычки. В такие ночи она неразговорчива, да и не в этом дело.
В такие ночи Ральф, обнимая его, чувствует, что обнимает все свои Джунгли (или Джунгли, наконец-то поймали его и взяли себе, он не знает, этого он, знающий больше тайн Дома, чем иные из живущих в нем, не знает).
От волос Стервятника пахнет травой и еще какими-то растениями, которых слишком много в небольшой комнате, запах сладковатый, как у слишком долго простоявшего в вазе букета. От волос Стервятника пахнет дымом, всегда — он вечно курит какую-то редкостную дрянь (иногда он позволяет себе это и во время ночных разговоров, тогда вспыхивающий в его пальцах огонек похож не то на крохотный цветок, не то — на светлячков, скользящих среди Джунглей). Волосы у него жесткие как трава, растущая у берега реки, и такие же прямые, Ральф, случается, их гладит.
Губы — сухие и растрескавшиеся, неожиданно горькие, и ладони тоже сухие и горячие. В Джунглях давно не было дождя, и вот — лопатки-позвоночник, выступающие и острые, как кости зверя, умершего от засухи. Стервятник слетел сверху, съел его и взял себе; все, принадлежащее ему, взял себе.
Иногда Ральфу кажется, что Стервятник готов съесть и его — слишком уж настойчиво обвивается вокруг его плеч лиана худой руки, слишком уж жадно прижимаются к его горлу узкие губы. Но это не страшно, и Ральф позволяет этим губам находить свое горло, этим рукам — сходиться объятьем за своей спиной.
Правда, Стервятник никуда не спешит. Ложится на постель одетым рядом с ним, гладит его по лицу с неожиданной и почти странной нежностью, греется под его рукой, касающейся волос и спины. И долго, долго лениво целует и позволяет целовать себя.
Ральф знает его на ощупь, они никогда не зажигают света. Ральф знает его всего — его короткий негромкий смешок между поцелуями, то, как он со вздохом сдвигается, устраивая удобней больную ногу, его привычку вести кончиками ногтей по коже так, что волосы на загривке встают дыбом.
В конце концов, если Стервятник своего добьется, Ральф тоже станет частью Джунглей — и это нравится ему больше, чем стать частью Наружности.
Лампочка качается под потолком от сквозняка из распахнутой форточки, бросает длинные уродливые тени на стены, штукатурка тоже кажется зеленой. Тень Стервятника похожа на огромную горбатую птицу, вытянувшую шею, сам он — на несвежий труп с глубоко запавшими глазами. Это он обнаруживает, проходя мимо зеркала, чудом не расколотого зашедшимся здесь вчера в истерике Крысенком. Даже забавно, насколько соответствует истине — примерно так Стервятник себя и чувствует.
Футляр он бросает обратно на подоконник, так и не запустив им в лампочку (он, правда, стукается о стекло и падает на пол, куда-то под батарею; кому надо — найдет), бредет дальше по коридору, размеренный стук его трости — как звук капель в клепсидре. Словно отсчитывает мгновения до чего-то, что неизбежно произойдет.
Стервятник останавливается на углу, вытаскивает из кармана черный маркер — и долго старательно рисует плеть плюща, обвивающую стену, с крупными, острыми даже на вид листьями, поблескивающими в свете лампочки темно-зеленым, словно мокрым после дождя. В задумчивости Стервятник касается кончиком маркера нижней губы, оставляя на ней темную полоску, и снова возвращается к рисунку. Плющ заполняет все пространство угла, обвивает чужие надписи, душит их, цепкой плетью охватывая поперек живота схематичный темный силуэт, набросанный кем-то раньше, выползая у него из-за плеча, обвиваясь вокруг его шеи.
Еле слышный шелест стержня маркера по стене похож на шелест крыльев большой птицы.
Стервятник продолжает рисовать, даже слыша за спиной шаги. Даже узнавая их. Одно это, то, что он остается здесь, по правде говоря, подсказка гораздо большая, чем та, которую стоило бы давать Ральфу.
А уж вместе с плющом…
По правде говоря, это всему Дому подсказка гораздо большая, чем стоило бы. Но Стервятника это не беспокоит — все, что его интересует — это чтобы понял тот, кому это послание предназначено.
Стервятник резче обозначает изгиб стебля и оборачивается.
Ральф, стоящий в нескольких шагах у него за спиной, не смотрит на него — смотрит на плющ. А вот Стервятник на него глядит, пока его рука с зажатым в ней маркером, чертит по стене отростки-усики, высовывающиеся из бесчисленных «Р», которые бегут по стенам, как торопливые жуки. На пальцах поблескивают чешуей, цветами в этом плюще перстни, которые Стервятник носит во множестве.
— Здравствуйте, — отчетливо говорит Стервятник, глядя в упор. И Ральфу все-таки приходится на него взглянуть.
Ральф смотрит молча. Его лицо кажется потемневшим и постаревшим, наверное, от света или от бессонницы. Ну а Стервятник себя видел в зеркале — тоже под стать.
Стервятник закрывает маркер со щелчком, сует его в карман. Из кармана уже торчит кружевной платок, странно уместный рядом с этим маркером.
Обратно они с Ральфом идут бок о бок, молча. Единственное, что нарушает тишину — все тот же мерный стук трости, да хриплое дыхание.
— До свидания, — вежливо говорит Стервятник у дверей третьей, заплетенной изнутри растениями, (открытая дверь — как проем пещеры, ведущей в джунгли; оттуда тянет сладковатым горячим запахом слишком многих растений, как сырым мясом, кажется, если Стервятник шагнет внутрь, то темнота внутри его сожрет, хоть он и сам из таких, жителей джунглей). Сейчас дело не в привычной подчеркнутой его лояльности (благодарности) к Ральфу. Они оба знают, что дело не в том. Ральф не говорит ни слова.
***
Для Ральфа Дом — един в трех лицах. Есть Дом Наружности, окруженный Расческами, который требуется поддерживать приличным для тех, кто приходит извне. Для чужих матерей, бабушек, старших сестер (женщины приходят в Дом почему-то чаще мужчин)… Ральф, по правде сказать, не слишком хорошо с ним знаком. С этим Домом ведут дела Акула и иные из воспитательниц — но не Ральф.
Есть Дом, который Ральф знает хорошо и частью которого является. Дом подростков, живущих в нем (с Домом воспитателей Ральф знаком еще хуже, чем с Домом Наружности).
И есть Джунгли. Джунгли тянутся в Наружность, оплетают весь Дом изнутри и снаружи и проваливаются в своей горячей, пахнущей зверьем темноте куда-то, куда Ральфу хода нет. Джунгли темны всегда, даже в самый солнечный день, они полны птичьих криков и звериных голосов. У них свой вожак, не имеющий никакого отношения к вожаку Дома. Джунгли темной пеленой накрывает тень от крыльев Стервятника, с ним они входят в помещение и с ним — его покидают.
И все же Джунгли никогда еще не являлись на свет так явно и зримо, как этой ночью, когда Ральф стоит за плечом Стервятника и глядит на растение, плетью ползущее по стене из-под кончика его маркера, оплетающее другие рисунки. Когда длинный изогнутый усик высовывается из-за плеча темного силуэта, который — Ральф вычислил уже давно — обозначает его самого, Ральф чувствует себя так, словно такой же сейчас оплетает в реальности его плечи.
Взгляд Стервятника похож на этот усик, его глаза, бледно-желтые и прозрачные — как две луны, качающиеся над Джунглями. Тихое звяканье ключей, сопровождающее каждое его движение, похоже на звук льющейся где-то в глубине зарослей воды. Когда Стервятник шагает рядом с ним, тени Джунглей стелются следом, прячутся в его собственной длинной и черной тени, пляшут по стенам вокруг. От гнусной зеленой лампочки иллюзия только усиливается.
Когда за Стервятником закрывается дверь третьей, Джунгли словно втягиваются в щели под ней, между ней и косяком, в замочную скважину. Сочатся, как черная вода, Ральф глядит, как прячутся расползшиеся по стенам узорные тени папоротников и лиан, как скользит, словно вдох (мысль? сон?), какое-то создание, тоже сплетенное из игры света, как, наконец, последним за дверь беззвучно уходит человеческая тень. Не Стервятника, слишком, до нелепости до него похожая, чтобы быть его тенью. За мгновение до того, как она исчезает в темноте третьей, Ральф ее узнает. Его, Тень.
На этом, в общем, все и кончается — Джунгли уходят за тем, кто приводит их с собой, и Ральф стоит посреди коридора дома, один в полумраке, с этой гнусной и прозрачно(призрачно)-зеленой лампочкой. И Дом как Дом (Ральф привык к нему так, что эти стены, полы, это дыхание за дверями кажутся ему привычными и обыденными).
А потом Ральф подбирает чей-то футляр из-под очков, валяющийся на полу, и швыряет его в эту раздражающую лампочку, вышибая ее из патрона со звоном и слепящей вспышкой. Он стоит в темноте, вслушиваясь в скрип приоткрытой форточки, перед глазами плывут цветные круги, где-то здесь разбросаны стекла (плевать на стекла, Крысы даже лезвиями еще не зарезались, ничего), и в этой кромешной темноте Ральф слышит ветер в листве Джунглей и чей-то тихий смешок.
Странным образом это успокаивает.
***
За завтраком Табаки не дает никому есть. Он разоряется на всю столовую, обнаружив по пути в нее обвивший стену плющ, стрекочет про то, что плющ — символ любви, потому что когда мы рисуем сердечко, мы на самом деле рисуем листочек плюща…
— Или задницу, — говорит бессердечный Сфинкс, тоже где-то слыхавший про то, что такое на самом деле сердечки, и Табаки заходится от возмущения и на всю столовую клянется, что дело тут именно что в любви.
Сфинкс смеется и отмахивается протезом, не спорит, так что Табаки остается вещать в одиночестве. Все в Доме уже знают, что когда на него находит, лучше позволить ему высказаться, иначе потом не отвяжешься — к тому же часто Табаки говорит по-настоящему здравые вещи… в рамках Дома, конечно, здравые, такие, как Курильщик, убеждены, что он несет чепуху.
Табаки трещит до тех пор, пока не смеется Стервятник, сидящий за соседним столом, вполоборота глядя на него. Неожиданно громко, прикрывая худой, увитой перстнями, как плющом, рукой глаза, показывая яркие десны. Тогда столовая притихает по-настоящему — к Табаки все давно уже привыкли, но Стервятник никогда не смеется на глазах у всех (большее, чего от него можно добиться прилюдно — чуть насмешливая усталая улыбка). Даже его группа смотрит на него с изумлением и почти восторженным обожанием, словно он вдруг отмочил какой-то невообразимый фокус, на который до него никто никогда не отваживался. Стервятник не обращает на них внимания.
Табаки, глядя на это, открывает рот, закрывает обратно, издает странный звук, как вхолостую работающий мотор, и расплывается в улыбке. Сует в карман котлету, зажатую между кусками хлеба и капающую жиром, выворачивает из-за стола и катится прямиком к Стервятнику, который подвигается, давая место рядом с собой.
Из столовой они выходят вместе, Стервятник чуть клонится вбок, Табаки от полноты чувств едет не по прямой, а какой-то змейкой, то и дело задевает кого-нибудь своей коляской.
***
До Ральфа новости о произошедшем в столовой доходят довольно быстро — все сплетни, кроме тех, к которым не допускаются воспитатели, даже он, стекаются к нему так или иначе, ручьями, сливающимися в одну мутную реку знаний о Доме.
В какой-то момент он почти жалеет, что не был в столовой сам, проходит даже до угла, словно невзначай, на самом деле — взглянуть на плющ еще раз. Ральф не уверен, что правильно понимает. По правде сказать, он не уверен, что вообще хоть что-то понимает.
Когда он идет обратно, Стервятник стоит у окна, спиной к коридору и к двери своей комнаты, глядя на двор. Снаружи льет дождь, все серое и буровато-коричневое, по стеклу стекают струи, и в них Ральф видит отражение лица Стервятника, бледного, почти белого, неестественно удлиненного, словно это из-за окна, снаружи, заглядывает в коридор призрак. Тень. В то мгновение, когда Ральф почти окончательно уверяется, что это не может быть лицо Стервятника, он видит, как медленно смаргивают круглые глаза-луны Джунглей. Ральф встречается с ним взглядом так, словно они стоят лицом к лицу.
Стервятник глядит на него так же в упор, как и прошлой ночью.
— В чем дело? — спрашивает Ральф довольно резко.
Стервятник отрицательно качает головой, не отводя взгляда. Ральф не вполне уверен, что это — непроизнесенное «ни в чем» или просто обозначается нечто, на что ответа нет.
Шум дождя сливается для него с шелестом Джунглей.
***
Сон тяжелый и душный.
В этом сне Стервятник идет по коридору, побрякивая ключами в связке. Он отпирает двери одни за другими, почти не задерживаясь. Вот дверь, из которой тянет сырым и горячим запахом Джунглей. Вот дверь, из которой веером разбегаются по коридору тени. Вот дверь — и она затопляет коридор в темноте, заливает его до самого потолка, и в ней, в этой темноте, снова слышится короткий смешок — и звяканье перебираемых ключей. Подбираемых отмычек.
Осталась последняя дверь, и Ральф не знает, что будет, когда Стервятник откроет и ее, но хорошо знает, что не хочет, чтобы это случилось.
Стервятник усмехается в темноте, и отмычка вскрывает последний замок.
Из этой двери не выходит ничего. Но внутрь хлещет темнота, хлещет смех в ней, тени и растения, взлетают по косяку, оплетают все вокруг.
Ральф просыпается как выныривает из темной бурлящей воды. Наполненный ей, окутанный ветвями. За окном плывет полная золотистая луна.
***
Все начинается с вальса, за которым Стервятник наблюдает, сидя на стуле, щурясь сквозь цветные оранжевые стекла очков. Его рука лежит на набалдашнике трости, мерно поглаживает его ласкающим движением. Рядом возится Слон, за которым Стервятник приглядывает, пока остальные из третьей помогают воспитателям украшать актовый зал.
Все начинается с вальса, а вальс начинается с разрозовевшейся и повеселевшей от готовящегося праздника Блондинки. Она, кокетничая, обращается к Ральфу с предложением потанцевать, потому что… кажется, он ей нравится. (Хотя точно в этом не могут быть уверенными ни сам Ральф, и никто из жителей Дома, они не слишком хорошо понимают людей Наружности, а Блондинка принадлежит Наружности чуть ли не больше всех.) И он, в конце концов, тут единственный молодой мужчина.
И он абсолютно не умеет танцевать вальс. Стервятник лениво наблюдает за ними, бестолково топчущимися посреди актового зала, абсолютно не попадая в ритм, льющийся из хрипловатых и то и дело взревывающих колонок (честно говоря, Стервятник не понимает, что во время венского вальса может реветь, но колонкам удается).
Честно говоря, чем дальше он смотрит, тем больше раздражается — вальс — несложный, но все же красивый танец, глядеть, как его превращают в нелепую возню, его сердит. Стервятник не выдерживает как раз, когда мелодия почти заканчивается, и Ральф почти готов сбежать от партнерши.
— Не так! — довольно резко говорит он и сдвигает яркие свои очки на кончик крючковатого носа. — Вы неправильно ведете!
— А как надо? — кокетливо спрашивает Блондинка, цепко держась за рукав Ральфа. Не то, чтобы это веселое, пришедшее из Наружности кокетство предназначалось Стервятнику — оно достается ему просто так, потому что Блондинка стреляет им по площадям.
— Во-первых, руки, — помедлив, неохотно говорит Стервятник. Его трость взлетает вверх (сам он не поднимается с места), указывая на ошибки. Музыка смолкает окончательно, но Стервятник едва бросает взгляд на вертящегося рядом с колонками Ангела, и вальс немедленно начинает играть снова.
Стервятник поучает их, бесцеремонно тыкая тростью, как детей, стукая их концом трости по ногам и отбивая ей же ритм.
— Ну? — сварливо говорит он, — Шаг, шаг, шаг, раз-два-три, ррруки держите выше…
Блондинка, кажется, сама уже жалеет, что согласилась его слушать. Ральф, кажется, забавляется — даже кончик трости, тыкающий его в кроссовок сбоку, поправляя постановку ступни, и то кажется ему предпочтительней бессмысленной возни-танца.
— Безнадежно, — со вздохом заключает Стервятник и поднимается с места, отставляя свою трость. — Дайте, я сам покажу, как нужно вести.
— Может быть, не стоит? — с неохотой спрашивает Блондинка.
— Жизненно необходимо, — твердо говорит Стервятник. (К ночи нога разболится невообразимо, но ведь только к ночи.)
Слон принимается хныкать, когда он отходит, и Стервятник возвращается обратно, стаскивает с носа яркие очки и цепляет на нос ему, так что он мигом притихает, с восторгом оглядываясь вокруг.
— Позвольте, — вежливо говорит Стервятник, аккуратно снимая руку Блондинки с плеча Ральфа. Она, кажется, считает, что Стервятник собирается танцевать с ней, но он поясняет — следовать за партнером довольно просто, вести сложнее. Показывать он собирается в основном Ральфу.
Стервятник чуть ниже ростом, ногти руки, которой он опирается на плечо Ральфа, выкрашены черным матовым лаком и кажутся твердыми, изогнутыми и острыми, как у громадной птицы. Вообще же его узкая белая рука на черной футболке Ральфа выглядит причудливым белесым побегом (плюща; оплетающим).
Когда ладонь Ральфа ложится ему на талию, Стервятник разом как-то выпрямляется, переставая привычно клониться на один бок; не деревенеет, а напротив — вроде как расправляется и разворачивается, как змея поднимается на хвосте с грацией естественной и само собой разумеющейся, смотрит, как и требуется, поверх его плеча. Жестом приказывает Ангелу запустить музыку с начала.
— Раз, — говорит Стервятник и делает первый шаг, чувствуя дыхание Ральфа в своих волосах. — Крепче держите, вы ведете. Не будете держать — как я узнаю, когда мне за вами следовать?
Ральф перехватывает его крепче, так что его рука, вопреки законам танца, становится практически металлическим поручнем, придерживающим Стервятника. Тот еле заметно улыбается. Не спорит — это он еще успеет поправить.
Стервятник считает вполголоса, чувствуя, как в ноге разгорается огонь. Поднимается вверх по бедру, до красноты в глазах. Надо бы остановиться, иначе ночью боль в костях сведет его с ума. Вместо этого он шагает в танце, подчеркнуто легко, следуя за рукой Ральфа (сам Ральф следует за его голосом). Стервятник считает и для себя — раз-два-три, и можно будет остановиться. Раз-два-три, и можно будет сесть. Раз-два-три…
— Поворот, — говорит Стервятник, — не сбивайтесь, следите сами.
Раз-два-три…
К тому моменту, как музыка кончается, Стервятник почти ничего не видит от боли, разбухшей и пульсирующей в ноге. Он стоит, перенеся почти весь вес на вторую, первой опираясь о землю только носком, обеими руками придерживаясь за Ральфа — подчеркнуто изящное, аккуратное движение, словно он просто закончил танец, а не силится не свалиться прямо здесь. В какое-то мгновение Ральф сдвигает руку, почти обнимая его, удерживая — он хорошо знает, что такое нога Большой Птицы, и что с ней может сделать танец.
— Еще раз, — говорит Стервятник, выпуская вздох из стиснутых зубов. — Для закрепления.
Третья глядит на него с беспокойством — уж они-то хорошо знают, как начинается приступ у их вожака, даже если Стервятник не говорит ни слова, даже если умудряется улыбаться, с усилием растягивая тонкие губы.
— Включай, — чуть заметно повышая голос, приказывает Стервятник. Его прикосновение к плечу Ральфа снова становится почти невесомым, он опускается на обе ноги.
Раз.
Два.
Три.
— Если ты плохо себя чувствуешь… — негромко говорит Ральф ему в висок. Он имеет представление о порядках Дома достаточное, чтобы не упомянуть громко, что Стервятнику может быть плохо.
— С чего вы взяли, что я плохо себя чувствую? — отзывается Стервятник с бесшабашным задором смертника. (По правде говоря, нога болит так, что примерно им он себя и чувствует.)
Ральф не отвечает. И — не предлагает больше остановиться, даже когда Стервятник, запутавшийся в необходимости слышать мелодию и отвечать ей, но не отвечать плачу собственных костей, на мгновение сбивается. К концу танца он и так почти повисает на Ральфе, с отчаянным усилием продолжая удерживать спину прямо и лицо, держать лицо тоже. Те, кто не знают его хорошо, не поймут ничего. Может быть, даже Ральф не понял бы, если бы Стервятник не чувствовал сам, как отяжелел и стал неуклюжей.
Ральф молчит и ведет его старательно, больше удерживая и готовясь подхватить, чем, в общем-то, танцуя.
После танца он выпускает его не сразу. Так, словно это Ральфу нужно это мгновение промедления, а не Стервятнику — вздохнуть-выдохнуть, решиться отойти от опоры, сделать шаг к оставленной трости.
«Не упасть бы», — отрешенно думает Стервятник, почти отталкиваясь от него.
Раз.
Два.
Трость ложится в ладонь на счет «три», и теперь он, по крайней мере, может быть уверен, что удержится на ногах, не в первый раз. Колено плачет, как ушибшийся Слон, но его нельзя утешить конфетой или яркой побрякушкой, его нельзя обмануть, и даже шикнуть на него нельзя. Так что Стервятник делает единственное, что можно — не обращает на него внимания, опускаясь на прежнее место.
Он ушел бы из зала совсем, вернулся бы в третью, положил холодный компресс на ногу — но с ним старательно, подчеркнуто все в порядке, и Стервятник не трогается с места. Мимоходом забирает свои очки у радостно болтающего что-то Слона, вручает ему взамен половину плитки шоколада, завалявшегося в кармане. Надевает очки, за ними почти не видно, открыты глаза или нет.
Стервятник закрывает. Вытягивает ногу, насколько это возможно, не привлекая внимания, затихает на прежнем месте.
Даже когда возня в зале заканчивается, и все расходятся, он не трогается с места. Разве что открывает глаза, глядит на третью, столпившуюся вокруг, сдвигая очки на кончик носа, и говорит им: приду попозже. Так что они уходят, уводя с собой перемазанного шоколадом Слона, а Стервятник остается сидеть в первом ряду, поглаживая кончиками пальцев трость.
Он не решается встать, сейчас нога немного успокоилась, но он знает — стоит только подняться, и ее заломит с новой силой. Чуть позже он все же встанет и дойдет до третьей — но только чуть позже, когда переведет дух. Или сможет обмануть себя, позабыв, как сильно болела нога, и как она заболит снова.
Вместо того чтобы встать, Стервятник откидывается затылком на спинку стула, закрывает глаза и, наконец-то, со вздохом облегчения, толком вытягивает ногу перед собой.
***
Дверь скрипит, открываясь, когда Стервятник почти умудряется убедить себя, что ничего страшного не будет, если он встанет. Что он запросто преодолеет коридор, отделяющий его от третьей.
Об этой скрипящей двери и о том, кто в нее сейчас заглядывает, Стервятник думает почти с ненавистью — он не любит, чтобы кто-то из посторонних был свидетелем его слабости. Правда, даже не пытается сменить позу — это привлечет еще больше внимания.
Потом он узнает шаги, гулко отдающиеся в пустом актовом зале. Ральф идет по проходу, останавливается перед ним. Стервятник по такому случаю даже глаза открывает, щурится на него сквозь очки. На самом деле — ужасное зрелище, Ральфу не идет быть оранжевым, словно запеченным в остром маринаде.
— Вставай, — говорит Ральф и протягивает ему руку. — Я тебя провожу.
Стервятник хмыкает и подает ему руку, милостивым движением дозволяя себя проводить. Когда Ральф ее сжимает, это отдается болью в пальцах — в них врезаются кольца. С опорой Стервятник поднимается довольно легко, опираясь только на одну ногу — и тут же, едва не обозлившись на самого себя за эту попытку самообмана, на одной все равно никуда не уйти, встает и на другую, едва не стонет от боли, выстреливающей из колена вверх, по позвоночнику.
Ральф перехватывает его за талию (Стервятник приваливается плечом к его плечу, тяжело и хрипло дыша, цепляется за него свободной рукой), принимая на себя вес, который должен лечь на больную ногу, медленно ведет по проходу к двери. Трость Стервятник сжимает в руке — сейчас она ему не нужна, сейчас его трость — Ральф.
В коридоре, по счастью никого нет, Стервятник не хотел бы, чтобы его видели в таком состоянии, когда он обвивает Ральфа, как плющ — стену.
Когда они останавливаются у двери в третью, Стервятник с усилием отстраняется от Ральфа, прислоняется спиной к стене рядом, пачкая черную одежду в мелу чьего-то небрежного рисунка. Входить он не спешит. Вместо этого глядит на Ральфа чуть насмешливо, но благодарит со спокойной и привычно нейтральной вежливостью, словно Ральф передал ему хлеб за столом.
Ральф стоит перед ним, заслоняя его собой — и коридор от него. Если бы кто-то прошел мимо, лица Стервятника они бы не увидели.
— Не думаю, что вам стоит еще пытаться, — говорит Стервятник, словно продолжая начатый разговор. — Мне кажется, у вас не получится танцевать как следует.
— Мне не показалось, что все было так уж ужасно, — замечает Ральф.
— Но и далеко не хорошо, — заверяет Стервятник.
Улыбка трогает уголки его губ, и Ральф касается этой улыбки подушечкой большого пальца. Стервятник не отстраняется и взгляда не отводит. Разве что, помедлив, стаскивает с носа очки, складывает их дужки и аккуратно убирает их в карман. Потом, с кивком, отстраняется от стены — и все-таки проскальзывает в дверь третьей.
***
Стервятник хромает по лестнице вниз, прямо посередине, его обтекает поток спешащих вверх и вниз. В углу губ у него торчит возмутительная по дневному времени самокрутка, набитая такой невообразимой дрянью, что и сам Стервятник не уверен в том, что из этого выйдет. Не сказать, чтобы его это волновало.
Он выходит на крыльцо, останавливается ненадолго, потом идет дальше — к дубу, растущему во дворе. Усаживается в траву, положив трость поперек колен, прислоняется спиной к бугристой коре, откидывается на нее затылком. Взглядом привычно находит окна третьей, распахнутые по летнему времени, рассеянно скользит им дальше.
Ральф стоит у окна своей комнаты, глядя вниз. Стервятник даже улыбнулся бы, но думает, что улыбки с такого расстояния будет, наверное, не видно. Вместо этого он приподнимает руку в коротком приветствии — если не знать, то и не заметишь.
Ральф не кивает и не машет рукой ему в ответ, хотя совершенно точно видит его. Стервятник, впрочем, и не настаивает.
***
Джунгли втекают в его комнату с наступлением ночи. Шелестом листвы, щебетом птиц и звуком струящейся воды. Горячей, жадной темнотой, в которой к нему подкрадывается Большая Птица Джунглей. Спархивает с ветки на ветку, искоса поглядывает глазами-лунами, постукивает по полу острыми когтями на лапах.
Птица приходит к нему по ночам и приносит с собой тысячи шумов и шелестов взамен дыхания спящего Дома. Иногда она просто садится у окна, вытягивая длинную лапу, и ведет длинные путаные разговоры, отхлебывая из принесенной с собой фляжки и из кружки Ральфа попеременно.
Эти разговоры, насмешливые, полные подсказок и обманов одновременно, цепляются один за другой, тянутся в темноту бесконечной звенящей цепочкой, вдоль которой Ральф идет, путаясь между деревьев, не уверенный, что сможет вернуться обратно. На цепочке он то и дело находит ключи — иногда к двери, скрывающей то, что произошло многие луны назад, иногда — к той, за которой лишь то, что может произойти. Птицу это забавляет, и в иные ночи она подвешивает на цепочку своих разговоров ключей так много, что Ральфу кажется — на этом все. Больше уж точно ни одной запертой двери не осталось. Но они всегда остаются.
В иные ночи, когда Птица приходит в дурном расположении духа, ключей нет вовсе. Ральф, впрочем, обычно не чувствует себя разочарованным — он знает, что они будут в следующий раз.
Бывают и другие ночи.
Тогда Птица спускается на землю со своих ветвей и приходит к Ральфу, а не к ночным разговорам и игре в отмычки. В такие ночи она неразговорчива, да и не в этом дело.
В такие ночи Ральф, обнимая его, чувствует, что обнимает все свои Джунгли (или Джунгли, наконец-то поймали его и взяли себе, он не знает, этого он, знающий больше тайн Дома, чем иные из живущих в нем, не знает).
От волос Стервятника пахнет травой и еще какими-то растениями, которых слишком много в небольшой комнате, запах сладковатый, как у слишком долго простоявшего в вазе букета. От волос Стервятника пахнет дымом, всегда — он вечно курит какую-то редкостную дрянь (иногда он позволяет себе это и во время ночных разговоров, тогда вспыхивающий в его пальцах огонек похож не то на крохотный цветок, не то — на светлячков, скользящих среди Джунглей). Волосы у него жесткие как трава, растущая у берега реки, и такие же прямые, Ральф, случается, их гладит.
Губы — сухие и растрескавшиеся, неожиданно горькие, и ладони тоже сухие и горячие. В Джунглях давно не было дождя, и вот — лопатки-позвоночник, выступающие и острые, как кости зверя, умершего от засухи. Стервятник слетел сверху, съел его и взял себе; все, принадлежащее ему, взял себе.
Иногда Ральфу кажется, что Стервятник готов съесть и его — слишком уж настойчиво обвивается вокруг его плеч лиана худой руки, слишком уж жадно прижимаются к его горлу узкие губы. Но это не страшно, и Ральф позволяет этим губам находить свое горло, этим рукам — сходиться объятьем за своей спиной.
Правда, Стервятник никуда не спешит. Ложится на постель одетым рядом с ним, гладит его по лицу с неожиданной и почти странной нежностью, греется под его рукой, касающейся волос и спины. И долго, долго лениво целует и позволяет целовать себя.
Ральф знает его на ощупь, они никогда не зажигают света. Ральф знает его всего — его короткий негромкий смешок между поцелуями, то, как он со вздохом сдвигается, устраивая удобней больную ногу, его привычку вести кончиками ногтей по коже так, что волосы на загривке встают дыбом.
В конце концов, если Стервятник своего добьется, Ральф тоже станет частью Джунглей — и это нравится ему больше, чем стать частью Наружности.
Код выкладки