Название: Gaudeamus igitur
Автор/Переводчик: ОК Школа в Кармартене 2016
Бета: ОК Школа в Кармартене 2016
Форма: проза
Размер: миди, 5718 слов
Пейринг/Персонажи: Тарквиний Змейк; Диан Мак Кехт; Лютгарда, дочь Рунхильды; Оуэн Мак Кархи
Категория: джен
Жанр: виньетки
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: О студенческих годах любимых профессоров школы Мерлина в Кармартене
Размещение: После деанона с разрешения автора
Диан отбросил с лица прядь огненно-рыжих волос и поднял взгляд на своего учителя Дагду. Руки обоих были выпачканы в крови, и с губ обоих слетали одна за другой молитвы, но сердце так и не сжалось в короткую паузу между ритмичными движениями пальцев Дагды.— Учитель, — тихо обратился к Дагде Диан, — стоит ли прекратить? Мы бьемся с рассвета.
— Битва не окончена, пока мы можем продолжать, — отрезал Дагда, продолжая проводить массаж сердца. Он посмотрел пристально на белое, как саван, лицо воина и зашептал горячо последнюю молитву.
Диан содрогнулся от волны мурашек, пробежавшейся по спине вслед за каплями пота. Он сдерживал рвотные позывы уже около часа, глядя на то кровавое месиво, которым сейчас была грудь павшего. Молитва Дагды пробуждала в нем древний импульс, и его тело подчинялось словам так же, как и плоть их пациента. Он наклонился, вдыхая в раненого воздух, и затем поднялся. В небе начали моргать тусклые звезды, пока еще затмленные солнцем, что сегодня слишком медленно падало за горизонт.
Дагда отнял пальцы от сердца и закончил молитву коротким:
— Живи.
И вот так, словно от дуновения ветра, мышца робко затрепетала. Лениво и не осознавая смысла, сердце сделало еще пару ударов, а затем забилось все быстрее.
Диан зажал рот тыльной стороной запястья, где пятен крови было меньше, и судорожно вдохнул.
— Идите, Диан, — махнул рукой Дагда и властным жестом сжал в кончиках пальцев иглу и суровую нить. — Я сам зашью.
— Но сон... — начало было робко Кехт.
— Не прервется. Целебный сон теперь продлится три дня.
Диану не стоило повторять приказ дважды. Он рванул к рощице неподалеку столь стремительно, что едва не потерял в процессе туфли; и лишь через несколько минут очнулся, стоя на коленях. Лужица пенистой воды и желчи — они не ели ничего с утра — поблескивала теперь розоватыми тонами закатных лучей. Машинально Диан положил кончики пальцев правой руки на запястье левой и отсчитал пульс. Давление вернулось в норму; можно было возвращаться.
Он нагнал Дагду уже на пути к их жилищу, сложенному наспех два дня назад из хвороста и конского навоза. Пригнувшись, он вошел под конусообразную крышу и выпрямился, затем оглядываясь в поисках пустой бочки.
— Я схожу за водой, — вызвался он, искоса кидая взгляд на Дагду, который прислонился спиной к стене и теперь рассеянно расчерчивал палочкой на камне первые слова будущей записи о процессе исцеления. Диан подхватил сосуд и уже направился к двери, когда услышал слова Дагды:
— Не пренебрегайте записями. Когда я закончу первый набросок, будьте добры выбить запись. И не пропускайте деталей, даже если они кажутся вам незначительными.
Диан кивнул, едва слышно вздыхая: в обучении ему более всего нравилось быть там, на поле боя, разя мечом чужих и затем кидаясь к раненым своим. Все остальное — бесконечное ведение записей, утомительные ночи, проведенные за составлением новых препаратов, и тем более вылазки за травами и корнями — казалось ему никчемным. Идея разделения этих дел с недавних пор преследовала его постоянно — с того времени, когда стычки с фоморами участились.
Он медленно шел к ручью, глядя в небо, темнеющее с каждым его шагом. Звезды сегодня складывались на удивление удачно, но Диан мрачно предсказал самому себе: ничего хорошего от ночного дежурства в доме с выздоравливающими ждать не приходилось. Он отдежурил таким образом уже трижды во время этой малой битвы, и всякий раз кто-нибудь да оказывался на пороге смерти. Конечно, Дагда всегда приходил на помощь, но порой его приходилось ждать вечность — ну, или, по крайней мере, Диану казалось, что между этими едва уловимыми ударами сердца лежала необъятная пропасть.
Достигнув ручья, он поставил бочку на плоский камень и встал на колени. Его губы коснулись воды, и он принялся жадно пить. Когда же он поднял лицо, луна уже выкатилась на небо и осветила его отражение. Волосы спутались и свисали со лба, словно мокрые веревки; в глазах же была видна усталость. С губ невольно слетели диагностические термины: недостаток кислорода, продолжительное напряжение, недостаточный сон...
Диан невесело усмехнулся, подхватил бочку и наполнил ее водой. На обратном пути к дому он машинально повторил несколько видов травяных настоев, способных помочь в его состоянии (справиться с состоянием), и немедленно упрекнул себя в невежестве: одно из снадобий было точно лишним, а два других вступали в жуткий конфликт, если их пить вместе.
«Возможно, учитель не так уж неправ, что заставляет меня все это зубрить», — философски подумал он, входя под крышу. Он подошел к Дагде и молча поставил на пол у рук учителя каменную миску, затем налил в нее воды.
— Благодарю, Диан, — устало кивнул Дагда и протянул ему взамен каменный стержень и молоток. — После того, как закончите с записями, переходите к дежурству. На рассвете разбудите меня, пройдемся еще раз по препаратам, вы их все время норовите забыть.
Диан едва сдержал порыв сказать что-нибудь не очень поэтичное, но покорно кивнул:
— Да, учитель.
Он тоскливо обозрел несколько камней, на которых Дагда аккуратно расчертил поля для записи состояния больного в момент их прибытия, ранения и степень их тяжести, примененные препараты, подробное описание процедур. Словно в насмешку, снизу каждого камня было отчерчено место для иллюстрации, которые Дагда никогда не набрасывал сам, оставляя поле для работы самому Диану.
«Если когда-нибудь я стану учителем, никогда не прибегну к такому... способу», — мысленно вздохнул Кехт, засучивая рукава рубахи и принимаясь за дело.
***
— Эй, Луций, — окликнул Тарквиния Публий, который плелся где-то в конце. — А твой отец что, правда не увидел разграбления Рима, когда «августейший» прятался в Равенне?
Тарквиний повернул голову на полградуса, тихо роняя:
— Нет.
Его ладонь сжалась в кулак, и шедший рядом Флавий ойкнул от неожиданности, попытавшись выдернуть свою руку из слишком плотно сомкнутых пальцев. Они не были особенно близки, но Флавий был чутким. Он заметил тень, легшую на лицо Тарквиния.
— Мне сказать ему, чтобы заткнулся? — тактично поинтересовался Флавий, шевелением пальцев выводя Тарквиния из ступора. — Не обращай внимания, Публию только покажи сплетню...
Тарквиний усилием воли сбросил с себя наваждение: бьющего литуусом по площадной брусчатке отца, охваченного языками пламени со всех сторон. В ушах все еще звенел собственный крик, когда он выдохнул:
— Все в порядке. Пусть говорит.
Его отец, член почетной коллегии, был авгуром Гонория, когда случился тот неприятный казус. Это было еще до рождения самого Тарквиния, и все слухи о низком падении их семьи, казалось, успели уже развеяться на ветру. За долгое время, прошедшее со времен, когда ауспиции приносили доход и статус, они уже успели переехать в Уэльс и вложить остатки капиталов в торговые пути португальцев. К моменту, когда Тарквиний поступил в храм, его родители крепко стояли на ногах и лишь изредка навещали столицу империи. Литуус и трабея давно уже пылились в дальнем углу чердака их дома в Тидеви (который англы невежественно переиначили в Сент-Дейвидс), и Демарат, его отец, даже не прибегал к своим умениям в последние годы. Оттого, пожалуй, и было еще обиднее слышать всю эту грязь.
Во всем был виноват Юлий. Он нашел где-то в архивах храма свиток с тем самым треклятым предсказанием, а оттуда уже запись пошла гулять по рукам. Нет, естественно, косвенно виноват был еще Прокопий, который проходил в тот злополучный день мимо и записал не то, что Демарат прочел в полете ворона, но и вовсе его небрежно брошенные слова о том, что, дескать, с такими аппетитами Гонорию мало что светило при любом раскладе. Естественно, за подобными сенсационными заявлениями одного из жрецов он и думать забыл, что за пару минут до того Демарат ясно произнес: «Рим не устоит, и быть ему разбитым».
Собственно, после такой клеветы, которую цензоры заботливо вывесили на здании городского архива, Демарату и пришлось, схватив жену и старших детей, бежать на окраины империи. Гонорий в тот момент еще номинально находился у власти, и, узнав о подобной хуле, не утерпел и вышел на Форум в Равенне. Новости быстро распространились, и кроме крохотной Меневии, места семье не нашлось.
К моменту, когда Тарквиний получил благословение на то, чтобы стать последним в династии жрецом, слухи должны были рассосаться.
— Да точно не распознал, — горячо зашептал Юлий, шедший ровно посередине между Публием и Луцием. — Я вообще не понимаю, как Луций на что-то претендует. Династия жрецов-неудачников, а он туда же.
Тарквиний, все так же не осмеливаясь повернуться, только прошипел:
— С твоими оценками я бы помолчал.
Он с горечью признал, что выпад получился совершенно жалким. Он мог прибегнуть к аргументам, достойным всех тех, чьими трудами зачитывался украдкой во время своих ночных бдений; он мог уязвить Юлия его римским происхождением, сравнить свои собственные греческие корни с ничем не примечательной семьей Юлия, но в итоге избрал именно личные достижения. Это был уже третий раз, когда первые вырвавшиеся в пылу гнева слова выдавали Тарквиния с головой. Его новаторские убеждения, сформированные новомодными течениями навроде индивидуализма, не пользовались особым успехом, и о них лучше было не распространяться. Впрочем, сейчас Юлий покорно съел нападку.
Тем временем, они уже дошли до зала и чинно разошлись по местам. Тарквиний чувствовал на себе острые взгляды, занимая заслуженное место ближе к огню; даже язычок пламени, робко лизнувший его руку, не мог сейчас вернуть ему нужного спокойствия. Криво усмехнувшись себе под нос, он мельком подумал, что самой Немезиде подобное, в сущности, могло и понравиться. Узда, меч и бич. Последний сейчас был бы впору.
Он поднял лицо, теперь отрешенное, и медленно прикрыл глаза в знак приветствия первому посетителю. Лучи солнца на мгновение осветили незнакомца со спины, и Тарквинию даже показалось, что тот едва ли не ослепил сиянием всех сидевших вокруг. Впрочем, он не двинулся с места, лишь принял подношение с уважительным кивком.
— Да покарает Немезида ваших врагов, — без тени сарказма проговорил Тарквиний.
***
— Лютгарда, дочь Рунхильды, — проникновенно посмотрел на нее Браги, — доколе же собралась сия ива золота пренебрегать мёдом Суттунга?
Подвязывая свой сапог, подбитый мехом, Лютгарда мрачно посмотрела на учителя. Даже в ее относительно юном возрасте она уже не могла смотреть ему прямо в глаза, стоя на одном колене — приходилось наклоняться. Тем не менее, статус сына Бодды был неоспорим, и Лютгарде крепко въелась в разум простая истина: после ее горячих споров с матерью о том, стоило ли ей оставаться в долине великанов и учиться там, жаловаться на строгость Браги было нельзя. Нельзя было разбрасываться такой возможностью — учиться у самого Боддасона. Согласие Браги научить ее чувствовать поэзию и видеть в рунах не только значки значило для Лютгарды сейчас слишком много.
Они шли к Швеции быстро. Лютгарда своими широкими шагами пересекала долину за долиной за считанные часы, и Браги, который с достоинством устраивался на ее плече, лишь изредка произносил что-нибудь туманно-поэтическое на ухо ученице.
Норвегия для Лютгарды была удивительно земной. Она дышала в ином ритме, нежели родная Исландия, она была гораздо напевнее и — страшно было сказать вслух, но — древнее. Лютгарда была готова поклясться, что начинала осязать на кончиках пальцев мед, которым был напоен этот тягучий воздух, особенно тот, что тянулся из звездной пыли ослепительно прозрачными ночами. Странствие длилось.
Браги порой перебирал для нее, как бусы, кеннинги и жонглировал хейти. Конечно, она сама еще не чувствовала разницы между ясенем и липой, не могла так же ловко навести тень на трехчленный кеннинг; но уже сейчас она понимала, насколько широк был мир поэзии. Ровно настолько же, насколько был скуден и тесен для нее микрокосмос дома, в Ястребиной долине. Скалы в Норвегии были порой столь же грозными, но никогда такими худощавыми; жужжание пчел в долинах перекликалось с журчанием ручьев, которыми казались Лютгарде жалкие речушки. Фьорды же, напротив, были велики; куда более велики, нежели привычные ей Дымные.
Лютгарда была благодарна матушке за позволение раскрыть руки необъятному, необозримому миру и вобрать в себя поэзию такой, какой ее видели скальды. Лютгарда уставала, но благодарила ночами жизнь за шанс побыть в ученицах у самого Браги.
Им потребовалось всего два дня, чтобы явиться ко двору Рагнара. Браги склонился было перед королем, но Лютгарда подглядела в щелку: его подняли на ноги и удостоили почестей. Ей самой, конечно, тоже отвели покои при замке, срочно освободив под эти цели большой овин; Браги ворчал о том, что скальду негоже было спать под крышей, но нехотя согласился заночевать у Рагнара. На следующее утро они должны были вновь отправляться в путь.
Лютгарда лежала в овине и следила взглядом за плывущими по небу флотилиями звезд. Машинально она искала подходящие хейти для обрамлявших люк в крыше балок, для запаха снопов, для скрипа двери и блеянья овец. Подходящей двусмыслицы пока не находилось, да и сам Рагнар, если честно, желания пылко слагать не вызывал. Рагнар в принципе был довольно неприятным типом — и именно поэтому, заслышав арфу Браги и его задумчивый подбор нескольких хейти для «предводителя дружин», Лютгарда в очередной раз поразилась мастерству своего учителя.
Они вышли из владений короля на рассвете, Лютгарда с рюкзаком и Браги налегке. Сидя на ее плече, он расплывчато распространялся о том, кем можно было представить Рагнара без того, чтобы назвать его «дубом оленя хряка волн».
Они шли обратно в Норвегию.
***
— Итак, молодой человек, — потирая руки, воскликнул Мерлин Амброзий, пытливо глядя поверх очков для чтения на взъерошенного Оуэна Мак Кархи. — Вы, я так понимаю, для первокурсника староваты. Долго шли? Может, вы из Южной Америки? Или вы очередной посланец нибелунгов, которые никак дань не донесут?
Оуэн побледнел и нашарил судорожно в заднем кармане джинсов свиток:
— Нет-нет, я к вам по рекомендации... мне сказали, что литературоведение только здесь, только в Кармартене. Профессор Чосер утверждал, что вы единственный, кто может меня принять и дать достойную тему... — мямлил он.
— Так за чем же дело стало! — воскликнул обрадованно Мерлин и махнул рукой. — За мной, юноша, ученый совет как раз сейчас собирается!
Мак Кархи, ойкнув, только помчался следом за резво шагающим директором. Тот легко преодолевал лестничные пролеты, разбитые многими поколениями студентов, даже слегка пританцовывая и гарцуя, что твой каприкорн. Они взбирались по пролетам Бранвен, причем порой останавливались для того, чтобы перевести дух и чтобы Мерлин мог поругать Бранвен за ее застенчивые развороты и изгибы. Когда же они достигли верхней площадки башни, Мерлин с чувством выругался прямо в бойницу:
— Ну что же вы, коллеги, не предупреждаете, что собрались в Энтони, а не в этом недоразумении?
Гаркнул он настолько громко, что его и впрямь услышали преподаватели, которые теперь недоуменно разводили руками. Наконец Курои рявкнул в ответ:
— Мы никуда не пойдем!
Оуэн покраснел и затем побледнел. Он решительно ничего не понимал из происходившего сейчас между людьми, которых ранее он знал как легендарных, потрясающе умных и знающих личностей. Сейчас же они совершенно обыденным тоном переругивались, не оглядываясь даже на расписывавших во дворе черепах третьекурсников Школы.
— Я тоже, знаете ли, не мальчик! Да я вообще! — распалялся все сильнее Мерлин. — Да чтобы я еще раз, да с вами, коллеги, пошел в ученый совет! Я вам тут, понимаешь ли, веду молодого человека, умнейшего представителя современной науки... как там вас? Мак Кархи? Да-да, Мак Кархи! — перекрикивая зловеще гогочущих гусей Орбилия Плагосуса, возмущался Мерлин. — А вы меняете место, не предупреждая! Да мой пони и то больше уважения ко мне проявляет!
На подоконник узкой бойницы плавно спланировал филин и с усилием протиснулся в башню. Превратившись обратно, архивариус Нахтфогель недовольно зевнул:
— Директор, если вы и не собирались заседать, могли бы сказать сразу. Мы, знаете ли, не в игрушки играем, а работаем. А кто-то мог бы и спать в положенное время!
— А вы, Хлодвиг, — задохнулся от возмущения Мерлин, — вы еще скажите, что хотите обратно в чернильницу!
— Господин директор, — беззлобно отозвался архивариус, — чернильницей меня уже не напугать. Вы лучше дайте уже быстрее тему этому вашему протеже, и мы разойдемся. У святого Коллена вон каприкорны не кормлены.
Мерлин досадливо топнул ногой и сердито посмотрел на Оуэна, затем, впрочем, все же смягчился.
— Ладно, так уж и быть, — проворчал он и крикнул в бойницу так, чтобы услышали преподаватели. — Поэзию будет изучать! Так и запишите, тема диссертации: поэзия!
У Оуэна отвисла челюсть. Он собрал в кулак все свое мужество и вспомнил о своей невесте, дражайшей девушке, которая все никак не могла решить, нужен ли ей был Оуэн. Мак Кархи же знал, что, помимо девушки, ему нужна была работа. Желательно, связанная с литературой. Желательно в престижнейшей Школе в Кармартене. Желательно такая, которую он мог бы выполнить.
Позже он узнает, что подобные темы диссертаций в Школе были распространены — взять только книгу Финтана. Но пока что он этого не знал.
— Господин директор... Мерлин Амброзий... — выдавил он неуверенно. — А разве такое вообще можно написать? Может, хоть чуть-чуть сузить?..
— Вы еще хокку напишите и назовите диссертацией, — продолжал ворчать Мерлин, но вновь пошел на уступку и крикнул в соседнюю башню. — Древнюю поэзию. Древнюю будет писать. На примерах из Туата де Дананн, античных... поприличнее только, не Катулла, и... ну и скальдов, конечно же, — набрал Мерлин таким образом сборную солянку и весомо кивнул. Развернувшись на пятках, он посмотрел на Оуэна строго. — Поняли?
— Понял, — вспыхнул Мак Кархи, всю свою академическую карьеру посвятивший до сего момента исключительно искусству Уильяма Батлера Йейтса. Не будучи уверенным в том, как действовать дальше, он на всякий случай глубоко и церемонно поклонился Мерлину и помчался вниз по лестнице.
Ему нужно было найти консультантов, которые могли бы ему помочь с этой... странной темой.
***
Диан поднял голову. В его голове роились мысли о том, как ближе свести края раны, которую он зашивал, и то, что рядом с ним заунывно затянули очередную боевую песню, никак не помогал сосредоточиться. Дагда стоял на коленях неподалеку, силясь вправить очередное вывихнутое плечо, и Диану отчаянно хотелось помочь — хотя бы тем, что вставить палку в зубы воющего от боли друида. Жила в игле в очередной раз запуталась, и он помянул сквозь зубы кого-то из предков Дагды.
Песня все тянулась, и кто-то рассеянно наигрывал что-то на рожке. Зазвучал топот сапог, отстукивавших ритм клича, и Диан сделал глубокий вдох.
На поле боя всегда было жарко, но сегодня он не мог даже сфокусировать свой взгляд на игле. Стежок за стежком, он карабкался мысленно (что-то одно лишнее) к окончанию процедуры.
К счастью, его пациент был без сознания и только глухо постанывал от боли.
Диан вытянул жилу и стал неловко завязывать узел. С его лба скатились капли пота, падая на подстеленную тряпку. С уст слетели слова целебной молитвы, и Диан привычно повел плечами от ощущения магии, проникавшей прямо в кончики пальцев. Он прикоснулся ими ласково к запекшейся крови на боку воина.
— Диан, вы закончили? — вывел его из транса Дагда. Бросив ученику чистую полосу льняной ткани, он сухо отрезал. — Переходите к следующему.
Перевязка не отняла много времени. Диан поднялся и невольно стукнул носком сапога пару раз о землю, входя в ритм. Тренировка навыка переключаться с одного пациента на другого была той частью его обучения, которая давалась легче всего. Закрыть в уме мысли о возможных осложнениях, запереть под замок очередную отработанную процедуру. Подхватить сумку. Пройти к полусидящему воину и бегло осмотреть его рану. Задать уточняющие вопросы.
Диан сжал челюсти, запуская пальцы в кровавое месиво. Мышечное волокно. Сухожилие. Лопнувшая оболочка. Скользкая, склизкая даже, кость. Засевший в ней плотно наконечник копья.
Древние слова, свивающиеся лентами вокруг его рук, стягивающие кончики пальцев в нужную позицию. Молитва, приносящая облегчение не только ему самому, придающая сил и мотивации.
Диан бросил взгляд на свой напрягшийся бицепс и отсчитал три мгновения. От сильного рывка его слегка отбросило назад, но в ладони уже был крепко зажат наконечник.
Кехту всегда хорошо удавалось уговаривать пациентов потерпеть еще немного. От снадобья, которое он влил в открытые края раны, кровь запенилась и зашипела злостью и болью. Он безостановочно теперь заклинал отверстие в кости, направляя в нужное русло струйки настоя. Его магия не была заметна за воем и поскуливанием пациента Дагды, которому тот, навалившись сверху, вправлял вывих бедра; никаких искр или свечения. Законы живого не терпели лишних иллюзий, это было для Диана данностью, усвоенной еще в первые дни ученичества.
Мимо него побрел бард, который рассеянно перебирал глухо звеневшие струны и исцелял раненых пением.
Магия поэзии для Диана была чем-то чуждым и инородным.
Он вновь бросил взгляд на наконечник копья в ладони и аккуратно завернул его в тряпицу.
***
— Профессор, — запыхавшись, постучал Оуэн в дверь покоев Мак Кехта. — То есть доктор.
Диан выглянул из-за двери и коротко кивнул студентке, которая придерживала ему волосы. Рыжая копна тяжело упала ему на плечи.
— Оуэн? — удивленно перевел он взгляд на Мак Кархи и посмотрел на его заклеенную пластырем родинку. — Что-то случилось?
— Нет-нет, — смутился Мак Кархи. — То есть не по вашей части. Я хотел попросить вас о консультации.
Брови Диана поползли вверх.
— Не по моей части?
— Да. Вернее, я хотел у вас кое-что узнать о поэзии Туата де Дананн. Вы не могли бы уделить мне время?
— Заходите, — растерялся Диан и посмотрел в кабинет. — Только зрелище сейчас не очень аппетитное. Мы учились вправлять открытые переломы.
Оуэн побледнел и зажал рот ладонью, затем, впрочем, решительно кивнул.
— Ничего.
Он прошел в кабинет и усилием воли заставил себя не смотреть в сторону стола, с которого сейчас уже снимали перебинтованного бельчонка. Вместо этого он устремил взгляд на Мак Кехта, который, бормоча что-то на гэльском, сосредоточенно стирал с рук кровь. В фигуре Мак Кехта трудно было распознать одного из представителей древнего народа; будь он одет в белый халат и джинсы со свитером под ним, его легко можно было принять за эксцентричного хирурга откуда-нибудь из окрестностей Голуэя. Даже склянки со снадобьями и заспиртованными органами животных не придавали ему сейчас никакой ауры таинственности, которая самому Оуэну, собственно, и была нужна от этой встречи.
— Итак, что вы хотели у меня узнать? — спросил Мак Кехт, садясь на стул напротив Оуэна и поднимая на него взгляд.
Мак Кархи стряхнул с себя наваждение: собранные в хвост волосы, брюки клеш и рубашка в гавайский цветок так и просились в его голове в качестве добавления к образу Диана. Возможно, еще бумажный стакан с дрянным виски в руку, да самокрутку с коноплей за ухо.
— Вы разбираетесь в поэзии Туата де Дананн? — в лоб спросил он у Диана, выискивая взглядом намеки на то, что Диан и впрямь принадлежал к древней расе.
— Очень посредственно, — вздохнул Мак Кехт и заправил за ухо выбившуюся прядь волос. — Помню парочку боевых песен. Они не отличались большой поэтической ценностью.
— Но хоть что-то ведь вы должны помнить? — в надежде посмотрел на него Оуэн и достал из кармана сложенный вчетверо листок с переписанной древней поэмой. — Хотя бы пару образов. Профессор Морган, к сожалению, и сам запамятовал, из какого это источника...
Диан закатил глаза и вздохнул, затем протягивая руку:
— Я могу посмотреть, но ничего не обещаю.
Впрочем, когда листок оказался перед его глазами, Мак Кехт весьма ощутимо вздрогнул. Его глаза рассеянно бегали по огаму, но было заметно, что мыслями он был не здесь.
— Доктор? — осторожно спросил Мак Кархи, затем все же прикасаясь к колену Диана.
Мак Кехт тряхнул волосами и сделал вдох, затем указывая Оуэну на лакуну:
— «Сапог». Здесь не хватает слова «сапог». Это... боевой клич.
Оуэн, схватившись за листок, уставился на лакуну и зашевелил губами, затем кивая:
— Определенно. А датировку не подскажете?
— Первая битва при Маг Туиред, — медленно произнес Диан. Перед его глазами пронеслось войско Нуаду, проскакал вперед Дагда. Он замер, в точности как тогда. Вдалеке засеребрилась тень той, которую задело древко копья Нуаду. Той, которую он бросился спасать, во время исцеления которой он наконец-то смог войти в жесткий ритм боевой песни. Его руки дернулись, повторяя жесткие движения непрямого массажа сердца.
Позже это сердце убыстрялось под его же чуткой ладонью, когда появлялись на свет их дети.
Оуэн тактично промолчал, лишь через полчаса осмеливаясь спросить:
— Вы... помните всю эту песню?
— Да, — кратко ответил Мак Кехт. Он нервно поправил волосы вновь и вздохнул. — Записывайте.
***
Лютгарда занесла ногу для очередного шага, когда в левое колено ей что-то впилось, цепляясь крепко, словно клещ. Она посмотрела вниз.
На ее ноге висел совсем юный мальчик. На вид ему не было и десяти лет.
На горизонте показались еще несколько фигурок, которые, очевидно, гнались за мальчишкой. Лютгарда приподняла брови:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, — буркнул мальчишка, который явно не собирался никуда бежать. — Пожалуйста, продолжайте идти.
Лютгарда фыркнула и потрясла ногой:
— Какую радость принесет мне отрок?
Тот прищурился и внезапно вонзил зубы в бедро Лютгарды, да так сильно, что та от неожиданности и впрямь сделала несколько шагов в сторону.
— Мне нужно убежать, — убежденно проговорил мальчик, вытаскивая из зубов волокна грубых льняных ниток в штанах великанши.
— Что сделал ты тем детям Хеймдалля, юный ясень тинга мечей? — лениво поинтересовался Браги, свесившись с плеча Лютгарды.
— Убил одного, — пожал плечами мальчишка и сжал покрепче бедра вокруг икры великанши. — Пожалуйста, идемте.
Лютгарда посмотрела озадаченно на Браги и пожала плечами.
— Хорошо. До ближайшего фьорда, — наставительно проговорила она. Ускорив шаг, она направилась к перевалу меж холмов, который можно было преодолеть быстрее, чем простиравшиеся вдаль долины справа. — И больше не кусаться, — добавила она через пару минут, переводя дух.
Они продолжали бежать: Лютгарда, которую через какое-то время охватил восторг простора. В ее голове теперь ярко вспыхивали руны новых поэтических образов — дыхания, свежести, ветра, юности... Браги, который, казалось, дремал, надвинув шляпу на глаза, но на самом деле пристально наблюдал за мальчиком. И странник, который упрямо не размыкал рук и только вскрикивал от особенно жестких шагов Лютгарды.
— Как зовут тебя, отрок? — спросил Браги в какой-то момент.
— Эгиль, сын Грима Лысого, — буркнул неохотно мальчик в ответ и перехватил удобнее складки брюк Лютгарды.
— И сколь долго ты скитаешься по пути оленьему?
— Семь раз видел первый буран и семь — сбор урожая, — все так же угрюмо ответил Эгиль.
— И уже убил человека? — не сдержалась Лютгарда, перешагивая спешно через очередной холм и затем садясь на дорогу.
Эгиль скатился с ее ноги и посмотрел очень мрачно:
— Да. Ну как убил, я ему только челюсть раскроил. Дальше он сам... в Вальгаллу путь нашел.
Браги посмотрел на него и хмыкнул:
— Красиво слагаешь, отрок. Отвратительно по форме, но содержание есть. Скальдом хочешь стать?
Эгиль посмотрел на него с еще более сумрачным видом. Лютгарде подумалось, что он никоим образом не походил на будущего скальда: ни утонченности во взгляде, ни порывистой речи, ни плавности в артикуляции. Вместо этого у Эгиля был внушительный синяк под глазом, порванная мочка уха и упрямая линия челюсти.
— Что для этого надо? — неожиданно спросил Эгиль, глядя в упор на Лютгарду.
— Моей ученице не помешает кого-нибудь учить, — великодушно махнул рукой Браги.
Лютгарда потеряла дар речи и села обратно на дорогу. Она не могла спорить с учителем. Хотя бы потому, что Браги бы придрался к первой же попытке навязать двусмыслицу и ответил ей девятичленным кеннингом, который она бы распутывала до самого заката. Она посмотрела на угрюмо шмыгнувшего носом Эгиля и вздохнула.
Учеба была совершенно не тем, что она себе представляла.
***
— Профессор Лютгарда! — вприпрыжку несся за великаншей Оуэн, потрясая свитками. — Подождите, пожалуйста!
Великанша обернулась и вежливо присела на корточки, чтобы посмотреть Мак Кархи в глаза.
— Да?
— Мне нужна ваша консультация, — выпалил Оуэн, переводя дух. — Я в моей диссертации перешел к описаниям скальдических исследований, и мне срочно нужно у вас узнать несколько значений метафор.
— Пройдемте в мой кабинет, — ласково предложила Лютгарда, предлагая Оуэну свое предплечье и помогая взобраться. Не прошло и пары минут, как она уже усадила Мак Кархи на стул и сама захлопотала у своего огромного котла, служившего чайной чашкой.
Мак Кархи покосился на веник в углу, которым Лютгарда, очевидно, сметала пыль с мебели. Весьма неудобно было сидеть вот так на стуле, водруженном поверх груды камней рядом с обеденным столом; впрочем, стоило ли жаловаться на такой радушный прием?
— Так с чем вы там сейчас сражаетесь, ясень тинга познания? — дружелюбно поинтересовалась Лютгарда, водружая свой котел на стол и протягивая Мак Кархи крохотную для нее чашку, которой зачерпнула чаю.
— С «Сонаторреком», — ничтоже сумняшеся, выдавил Оуэн после того, как откашлялся (чай Лютгарды был исключительно крепок и по-северному суров).
Лютгарда на мгновение замерла, затем крепче хватаясь ладонью за котел. Помолчав, она кивнула:
— Скаллагримссон великий скальд. Его не осилить с наскока.
— Я не уверен, что правильно расшифровываю его метафоры, — обрадованно кивнул Оуэн и развернул один из свитков. Задумчиво проведя пальцем по строчкам убористого текста, он кивнул. — Да, что он подразумевает под «забором родичей»?
— Свой род, — отрезала Лютгарда, едва справляясь с перехватившим дух воспоминанием.
Они с Эгилем притирались друг к другу долго. Он называл ее весьма язвительно «врагом луны», а она, не оставаясь в долгу, обращалась к нему исключительно как к «висельнику Одина». Им потребовался не один год, чтобы признать поэтический дар Эгиля и зауважать несомненный талант Лютгарды к аналитике. Она видела, как у ее первого ученика зародилась дружба, а затем и случился брак с дочерью Бьорна. Она была удостоена чести крестить одного из их сыновей; и она же оросила дождем своих слез могилу Бодвара, этого самого сына. Могилу, имя которой было — море.
Слышать кеннинги «Сонаторрека» было бы невыносимо, не огрубей Лютгарда к этому моменту. Порой ей казалось, что становиться скалой ей было поздно, ведь сердце окаменело так давно.
— А «приятный ветер врага луны»? — кивнул Мак Кархи, отмечая что-то на свитке.
— Разум. Для Эгиля «ветер великанов» всегда был... особенным, — сглотнув, выдохнула Лютгарда. Помолчав, она добавила. — Сын Грима Лысого был моим первым учеником, Оуэн. Простите мне несдержанность.
Мак Кархи не успел даже сказать ничего, когда великанша поднялась и схватила с полки над огромным очагом свой грубый платок размером с гардину в обеденном зале Школы.
Помолчав, он начал сползать со стула и осторожно слез с камней. Он посмотрел на Лютгарду и тихо произнес.
— Простите, пожалуйста, профессор. Я, пожалуй, обращусь к манускриптам.
Ответом ему послужило оглушительное всхлипывание.
Оуэн постарался прикрыть за собой дверь так тихо, как только можно было сдвинуть с места двухтонную скалу.
***
Луций сидел в яме уже десять минут, а теорема все упорно отказывалась предоставлять ему очевидное и явно простое доказательство. Он интуитивно понимал, к какому выводу он должен был прийти; способ же никак не давался.
Геометрия всегда была для него камнем преткновения, и что уж было говорить о ситуациях, подобных нынешней, когда вокруг него сгрудились черепа да кости. Время утекало, и уже скоро экзаменатор ушел бы обратно в храм.
Тарквиний посмотрел на вощеную табличку и раздосадованно нацарапал на ней совершенно смехотворное начало доказательства от противного. Он не ожидал того, что случилось в следующие пять минут.
Теорема неожиданно доказала саму себя. Тарквиний поднял голову и обрадованно крикнул:
— Готово.
Ему бросили веревку — очевидно, шутки ради подожженную с конца. Тарквиний погладил огонек и вздохнул. Неспешно он затолкал свои тэтрадас за пазуху и начал карабкаться из ямы.
Наверху его уже поджидал Флавий, которого, видимо, оставили сторожить яму. Улыбнувшись Тарквинию, он кивнул:
— Идем?
— Идем, — скупо кивнул Луций в ответ. Они направились к храму плечом к плечу, как и привыкли за то недолгое время, что уже успели провести в ученичестве. На пути Тарквиний привычно прошептал слова благодарности Немезиде.
Уже в проходе между колоннами Тарквиний внезапно остановился и кивнул Флавию:
— Заходи. Я сам.
Тому не нужно было повторять дважды. За их короткую дружбу Флавий понял, что Тарквиний, будучи немногословным, обычно давал исключительно верные советы. Когда же в его голосе звучала сталь, это было тем более верным знаком того, что приказу надо было подчиниться.
Тарквиний выудил из-за пояса свой церемониальный кинжал и настороженно приблизился к фигуре незнакомца.
— Убери нож, мальчик мой, — хрипло рассмеялся мужчина, который выступил теперь вперед. Тарквиний узнал в нем одного из сенаторов — богатого, влиятельного и могущественного политика. Он знал также, чем заканчивалось для воспитанников храма покровительство подобных людей. Он помнил еще, как в прошлом году ни одна молитва, ни одно подношение Немезиде не помогло спасти несчастного, которого использовали как инструмент влияния на плетущего интриги протектора.
— Я знаю, зачем вы здесь, — пересохшими губами прошептал Луций. Сжимая рукоять ножа побелевшими пальцами, он попятился обратно к галерее.
— Я не собираюсь тебя ни к чему принуждать. Мы не на Крите, знаешь ли, чтобы я тебя похищал, — закаркал смехом сенатор.
— Не на Крите. Но и не знакомы, — резко бросил в ответ Тарквиний, нащупывая второй рукой колонну и держась за мрамор для поддержки. Он знал, что огня ему сейчас было не дозваться, тот был слишком далеко, в жертвенном зале. Люди тоже были далеко; преподаватели уже разошлись. Ему нужно было разрешить это самому.
— Я всего лишь хочу сделать тебе маленькое предложение, — вкрадчиво проговорил сенатор, подходя ближе. Его шаги вынудили Тарквиния оторвать руку от мрамора и сделать еще несколько шагов назад по галерее.
В его голове внезапно вспыхнула давешнее доказательство теоремы. Все, что он должен был сделать...
— Подумай, — продолжал наступать на него сенатор. Вот он уже схватил Тарквиния за руку. Тарквиний остолбенел, переводя нерешительный взгляд со своего собственного запястья на угрожавшего ему теперь уже силой мужчину. На него напал ступор.
— Я могу дать тебе гораздо больше, чем просто вольготную жизнь... — продолжал наседать сенатор. Он явно пользовался магией, он был не простым политиком.
Тарквиний издал крик, ему самому показавшийся оглушительным, но на самом деле, наверное, бывший не громче шелеста листвы. В глазах его мелькнул огонь.
Он не понял и сам, как обрушился потолок галереи.
***
Оуэн бежал в Пиктскую башню, сжимая судорожно в руках пожелтевший пергамент. Он уже близился к окончанию диссертации, когда понял, что усердно избегал пары весьма значительных произведений античной поэзии просто в силу их природы.
Он попытался спросить о значении у Орбилия Плагосуса, но довольно скоро понял, что тот не мог помочь ему совершенно ничем, лишь распространялся о литературной латыни, столь сухой в данных поэмах, и долго разбирал с ним спряжения и употребление глаголов о любви.
Мак Кархи был уже готов отчаяться, когда проходивший мимо во время чтения поэмы Зигфрид Вёльсунг посоветовал ему подняться к Змейку и спросить у того — в конце концов, не зря же Змейк был подданным Рима.
Постучавшись, Оуэн заглянул к Змейку в покои:
— Извините, профессор, я не помешаю?
— Заходите, — поднял рассеянный взгляд Тарквиний и отогнал язычки пламени обратно в камин. — У вас вопрос по химии?
— Не совсем, — уклончиво ответил Мак Кархи, проходя к креслу и глядя на Тарквиния с очень проникновенным выражением лица. — Мне требуется консультация по паре... заковыристых античных поэм.
— А коллега Орбилий? — приподнял в удивлении брови Змейк.
— Он... не совсем специализируется в этого рода поэзии, — выдавил с трудом Мак Кархи и решил говорить более современным языком. — В поэмах описываются... отношения... hoyw, — вздохнул он.
Тарквиний ехидно улыбнулся:
— И кто же вам сказал, что я нужный вам собеседник?
— Никто. Но вы учились при храме Немезиды, где подобное было распространено, — твердо проговорил Оуэн. — И я обращаюсь к вам исключительно как к эксперту эпохи, а не как... к человеку.
Тарквиний тяжело вздохнул и махнул рукой, подзывая к себе огонь вновь:
— Что там у вас, «мой Тит услаждает»?
— Нет, Катулл, — поднял на него глаза Мак Кархи и передал Змейку пару листов пергамента. — Я не совсем могу разобрать эту лексику. Является ли метафорой его обращение, с которого начинается поэма на первом листе?
Змейк посмотрел на лист... и расхохотался. Утирая слезы, он покачал головой:
— Вы умеете подбирать примеры для диссертации, дорогой Оуэн. Нет, это вполне открытое заявление о желании анального и орального секса с адресатами. Я бы не сказал, что эта цитата... имеет отношение к поэзии.
Мак Кархи слегка покраснел:
— Кхм... а что насчет второго произведения?
Тарквиний вчитался в текст и затем прикрыл пергаментом лицо, явно пытаясь сдержать смех вновь. Наконец, он выдохнул:
— И это тоже не лучший образчик. Ограничьтесь чем-нибудь более прозаическим. Описание подвигов, убийства, жертвоприношения — это они умели облекать в изящные формы. С сексом же...
— Я вас понял, — спешно прервал его Мак Кархи и протянул руку, затем тушуясь. — Вы тогда... можете сжечь эти образцы?
— Несомненно, — фыркнул Тарквиний и с удовольствием отдал огоньку оба пергамента.
***
Спустя три месяца ученый совет собрался вновь. В этот раз они все же успели договориться заранее, и поэтому Оуэн мог с облегчением спрятать одолженные в ближайшем клубе микрофон и колонку.
Откашлявшись, он торжественно поблагодарил за помощь всех преподавателей, а в особенности профессоров Лютгарду, Мак Кехта и Змейка. Защита его прошла без задержек (поскольку Лютгарда растрогалась и чихнула пару раз в свой платок, Мерлин искренне обеспокоился вопросом обрушения потолка, и для проформы только заставил Мак Кархи прочесть еще раз получившееся в итоге витиеватое название его диссертации вслух).
Через две минуты Оуэн вышел из зала, сжимая свой заветный диплом доктора наук.
Небо над Кармартеном порозовело в преддверии заката. Архивариус Хлодвиг вылетел из дверей вслед за Оуэном и ухнул ему что-то ободряющее, явно обратившись на «доктор Мак Кархи».
Для голосования: #. ОК Школа в Кармартене 2016
@темы: Тексты, G—PG-13, IV этап, ОК-2016, ОК Школа в Кармартене 2016
. Гуляли по двору Южной четверти Мерлин и его пони.
